Год Змея

Второй год Сармат был драконом. И второй год раздувался его мятеж — война, страшнее которой не знали Княжьи горы. Он уже убил двух своих братьев — замучил слабоумного Ингола, за что был заключён в тюрьму за девять замков. Освободившись, сжёг гордого Рагне, направившего на него свои рати. А теперь его соратники выволокли на капище Тогволода Халлегатского. Полная луна хищно поблескивала над кругом деревянных исполинов.

— Дядюшка, — Сармат радушно развёл руки. Треск костров взметнулся над идолами. — Как ты?

Связанного Тогволода поставили на колени. Одни из его крайних прядей были заплетены в тонкие косицы, и волосы, светло-каштановые с проседью, багровели от крови. Кровь плавала и в слюне, когда Тогволод, стянув разбитые губы, сплюнул на землю.

— Сучёныш, — сказал он. — Брату следовало придушить тебя ещё в колыбели.

Сармат засмеялся, поддев землю носком сапога. Он казался осунувшимся: превращения до сих пор давались ему тяжело, но удовольствие скрашивало любую усталость.

— А я так рад, что могу говорить с тобой.

«…после того, как я уничтожил твоё войско, что было в два раза больше моего».

— Жил как плут, — Тогволод ощерился, — и как плут сдохнешь.

— Может быть, — Сармат пожал плечами. — Но я-то следующее утро застану, а ты — вряд ли.

Тогволод смотрел на племянника снизу вверх, гордо, дерзко. Потом медленно обвёл взглядом столпившихся на капище людей: тут были соратники Сармата, и жители занятого им города — Касьязы в устье Невестиной реки, и связанные и избитые воины Тогволода. Заметив это, Сармат улыбнулся:

— Они присягнут мне, не успеет забрезжить рассвет.

— Нет, — зашипел Тогволод. — В моей рати нет предателей. А ты достоин только изменников, таких, как…

Едва за правым плечом Сармата выросла широкоплечая фигура, Тогволод изменился в лице. Смешались гнев, и злость, и боль с недоверием — он испытывал эти же чувства, когда впервые увидел Ярхо, сражающегося против его войска.

— …он.

Сармат с любопытством оглянулся, будто мог увидеть кого-то, кроме брата, насупленного и молчаливого. Тогволод тряхнул головой и горько усмехнулся, обнажив заляпанные рдяным зубы.

— Ярхо, полудурок ты, бестолочь, недоносок. Хьялма говорил мне, а я не верил. До последнего не верил.

Жизнь словно вытекла из Ярхо — казалось, его черты окаменели, хотя этому было суждено случиться лишь несколько лет спустя. Его глаза смотрели в пустоту, и напряглась шея, а шрам на скуле открылся и закровил. Дядька всегда любил Ярхо сильнее прочих братьев. Проводил с ним больше времени, чем отец: брал загонять медведя или кабана, звал объезжать крутого нравом коня и оставлял ночевать в своих дружинных домах. Ярхо даже был похож на него — пошёл в крупную отцовскую породу.

Тогволод повернул искажённое от боли лицо.

— Зачем твои прихвостни притащили меня сюда, Сармат? — И кивнул на деревянные столпы. — Вздумал приносить жертвы?

— Боги их любят, — заметил тот.

— Мятежник и братоубийца, трус и чешуйчатый выблядок. Какому богу нужны твои дары? — Жуткий смех забулькал в глотке Тогволода.

Сармат приблизился к нему и по-змеиному склонился вперёд.

— Ему, — он повернулся и указал на идол за своей спиной. Огромный, с зияющим голодным ртом и символами, выжженными по набухшему заскорузлому дереву. У его основания плясало самое дикое пламя. — Это Мохо-мар, тукерское божество войны и огня. Мохо-мара мучает иссушающая жажда, и утолить её может только человеческая кровь.

Тысячу лет спустя кочевники забудут своего древнего страшного бога, расщепив его на суровую Жамьян-даг, ездившую на бронзовой колеснице, и Сарамата-змея.

Тогволод смотрел на возвышавшийся над ним столп, и пылающие языки тонули в его зрачках.

— Ты совсем спятил со своими тукерами, раз решил отказаться от отцовских богов.

Сармат выпрямился и хохотнул:

— Не помню, чтобы княжьи боги принесли моему отцу благо. Но нет, я рад любым покровителям, даже чужим. И, видимо, небеса и подземные недра благоволят мне, дядя. Тукеры, некогда захватившие Касьязу, оставили здесь своего Мохо-мара. Мой черёд его потчевать.

— Ты просто хочешь убить меня как можно унизительнее, вымесок. Решил бросить, как барана, чужому богу, — рыкнул Тогволод, а Сармат, неспешно прогуливаясь вдоль исполинов, вздохнул.

— Не без этого.

Ночь над капищем была темна и тягуча. В толпе царило молчание, которое нарушали лишь слабые попытки пленных воинов, скрученных и оглушённых, избавиться от пут и человеческих рук, державших их за горло.

— Ну уж нет, — захохотал Тогволод, словно ему, связанному, брошенному на колени, действительно стало смешно. — Нет, сучёныш, так не пойдёт. Я знаю только одного бога войны, и имя ему Тун, и мои предки пируют в его чертогах. Ты позволишь мне умереть в бою.

Сармат вздохнул снова, глубоко и почти горестно. Вновь остановился напротив мужчины и согнулся, упершись руками в колени. Его рыжие косы лизало мерцание костров.

— Подумай сам, дядюшка. Ты сломлен и побеждён — что за радость мне биться с тобой? Какой от этого прок?