Год Змея

— Совьон, — рявкнул Тойву: он до сих пор не опускал топор. Его люди молчали — все, обветренные, насупленные, грозные. Даже Оркки Лис, даже Лутый, едва поднявшийся с колен и моргающий остекленевшим глазом. Оцепенели Та Ёхо, Безмолвный и Корноухий, прыгнувшие к Совьон, чтобы оттолкнуть её от драконьей невесты. Подобрав шерстяные юбки, притихла Хавтора. Лишь Скали, похныкивая, возился под ногами, и причитала Рацлава, сорвавшаяся на визг. Отдай, отдай, отдай.

— Убей его, если считаешь нужным, — воительница отвернулась от Рацлавы и указала на Скали подбородком. — Но на его месте мог оказаться любой.

Её взгляд пылал — впервые за всё время, а голос дрожал от злобы и досады. Ворон, лохматый, встопорщенный, глухо каркал, кружа над повозками.

По задеревеневшему лицу Тойву было непонятно, чью шею он бы перерубил с бо́льшим удовольствием.

— О чём она говорит, Тойву? — рот Оркки Лиса исказился, но предводитель не ответил. Он не собирался рассказывать всему каравану то, что Совьон узнала о драконьей невесте. — Что за «ткать»?

— Много вопросов, — сплюнув под сапоги, Тойву убрал топор. Он понимал, что снесённая с плеч голова одного их соратника — худшее, что воины могли увидеть перед дорогой, даже если эта голова была безрассудная и больная. — Вымеска свяжите и положите на одного из коней, пусть проветрится. Если дёрнется, прирежьте. Если заговорит, дайте знать.

Скали подхватили под локти — он не сопротивлялся, только мычал и плакал, но уже от облегчения: понял, что его пощадили. Тойву сощурил глаза.

— Совьон, разломай к тварям небесным эту свирель. — Рацлава завопила так, что её голос стал тоньше птичьего крика. Едва поднявшись на ноги, она оступилась и снова упала, забившись, как безумная. — У Восточного креста купим ей другую, чтобы играла своему мужу.

Не замечая истошных рыданий, Тойву велел Та Ёхо и Лутому затолкать драконью невесту в повозку и гаркнул, что пора отправляться в путь.

…Тогда Рацлаве казалось, что просто не может быть дня страшнее.

Каменная орда II

Постель ещё хранила чужое тепло.

Малика Горбовна думала, что выдержит прикосновения Сармата и не выпустит ярость раньше срока. Но разгоралась ночь, а дыхание над её ухом было таким жарким и рваным, клокочущим, будто смех. Движения в ней — торопливые, властные, и нет, нет, это оказалось выше её сил. Малика взбрыкнулась под телом мужчины, лязгнула зубами — в полумраке она не поняла, во что вцепилась, в подбородок ли, в плечо. Во рту стало липко и солоно. Она даже пыталась задушить Сармата — руками, подушкой, покрывалом, царапалась, выла, но, конечно, ничего у неё не вышло. А ему, утирающему кровь, было легко и смешно. И он хватал её за волосы, как ловил бы за гриву норовистую кобылицу, и пальцы, оставляющие следы на шее, словно бы держали псицу за холку.

— Что же ты, Малика Горбовна, — по голосу она слышала, что Сармат улыбался. И именно голос — не рука, стиснувшая горло, — заставил княжну притихнуть, обнажив дёсны в оскале. — Я не хочу причинять тебе боль.

Наутро Малика, поднявшись с постели, слепо налетела на маленький столик. Одна из чаш перевернулась, расплескивая недопитое вино, вторая покатилась и упала на пол, но девушка не слышала звона. Неуклюже рухнула ваза с хрупкими каменными цветами — рассыпались тонкие лепестки из бычьего глаза и яшмы. Малику шатало и мутило. Она с трудом держалась на ногах, и мимо проплывали стены небольшого бронзово-ониксового чертога. Княжна не могла знать, что марлы так и не довели её до главных залов Матерь-горы.

Сперва зеркальная гладь показалась ей тёмной, и собственное лицо походило на лицо повешенной, качающейся в тумане. Запутанная копна волос, шея в синяках и следах от поцелуев. Выглядывающий кусочек смятой исподней рубахи, которую Малика натянула негнущимися пальцами. Лопнувшие сосуды у чёрного ободка глаз. Княжна медленно приблизилась к зеркалу, упираясь в столешницу под ним.

— Смерти его хочу, — сказала хрипло и ласково. — Слышишь?

Повешенная не ответила.

В последние дни Малика видела много сокровищ. В грудах лежали драгоценные камни, монеты и длинные цепочки, перстни, медальоны, украшенные тукерские сёдла, незнакомые идолы, богатые щиты. Только кинжалов не было. Никакого оружия — ни меча, ни топора, даже ни остро изогнутой заколки. Наверное, каменные слуги прятали их от пленных.

Одно хорошо: где-то в Матерь-горе старая вёльха холила свою прялку и обрезала нити ритуальным ножом.

…Кригга никогда не встречала вещицы удивительнее.

Это была музыкальная шкатулка, вытесанная из змеевика. Стоило открыть её, как внутри зашевелился механизм — в первый раз девушка чуть не отпрыгнула в суеверном ужасе. Но потом зазвучала музыка, высокая, лёгкая, пощёлкивающая. Грустно-таинственная и такая красивая, что Кригге захотелось заплакать от восхищения. Что за мастер мог изготовить такое чудо? Кто сумел поймать волшебство и заключить его в оболочку из змеевика? Только великий камнерез.