Год Змея

Женщина уже не отвечала и собралась уходить — но вдруг взглянула на Оркки так, будто впервые его увидела.

— Песни, — сухо повторила она, словно пробуя, как это слово шуршит на языке.

…Пока палатки грузили в телеги, драконья невеста сидела у озера. Её полные белые ноги по щиколотку были в воде — девушка болтала ими, а её рабыня устраивалась рядом на расстеленном шерстяном покрывале. На груди Рацлавы лежали две косицы — несколько волосков запуталось в нефритовых бусах. Её длинные узорные рукава Хавтора уложила на подстилку — чтобы не запачкать сырой землёй. Совьон с неудовольствием заметила, что неподалёку крутился прихвостень Оркки Лиса с приятелями, но останавливаться не стала.

— Здравствуй, — Рацлава вскинула белое лицо, когда услышала её шаги. И попыталась улыбнуться.

Совьон встала сбоку и наклонилась, почти касаясь подбородком её макушки.

— Ответь мне, драконья невеста. Я знаю, что певцы камня умеют не только разрушать, но и строить. Подчиняя волю, и ранить душу, и лечить её. Но способны ли они исцелять тело?

Рацлава отвернулась и пусто взглянула на плещущееся утреннее озеро.

— Моя наставница умела. Её песня могла крошить кость, а могла и срастить её заново.

— Она научила тебя этому?

Рацлава рассмеялась и подняла пальцы в незаживающих порезах — рукав платья соскользнул с покрывала.

— Я всему учусь сама.

Ты не хуже меня знаешь, что я самозванка.

— Та Ёхо умирает, — тихо проговорила Совьон. — Если вылечишь её, я верну тебе свирель насовсем.

Ноздри Рацлавы расширились, как у шакала, почуявшего кровь. Ей хотелось играть, так хотелось — но одновременно её лицо стало растерянным.

— Я никогда не пробовала раньше. Не уверена, что смогу.

Совьон поняла, что девушка уже думала об этом. Но пересилил страх неудачи — что, если Та Ёхо погибнет, а её свирель опять прикажут сломать?

— Значит, попробуешь теперь, — спокойно произнесла Совьон и, сжав ладонь Рацлавы, осторожно подняла девушку на ноги. Всколыхнулась ткань её рукавов — длинных-длинных, как у колдуний из сказок. — Ну же, идём.

От предвкушения у Рацлавы защекотало в горле.

Топор со стола V

В этот раз ночь была звёздная. Боги растянули мерцающее кружево над бурлящим северным морем: волны, тёмно-синие с зеленоватым, выбрасывали вверх столпы пены. Бархатные языки накатывали на скалу, нерушимую и огромную, легко подбрасывали корабль чужаков — Пхубу до последнего надеялась, что его отнесёт к каменным грядам и расколет на части. Но не сбылось. Лишь трепетали складки спущенных парусов, и вода, шипя и пузырясь, разливалась по палубе. А скала, в которую врастал Длинный дом, возвышалась над беспокойным морем — грозная и одинокая твердыня. Казалось, мир вокруг рушился, и клокотал, и кипел. В чёрном небе сияли звёзды, норовя сорваться в пучину — прямо в объятия шершаво-солёного шторма.

Деревянная часть Длинного дома скрипела, как снасти старого драккара; в каменных залах гуляло эхо. Пхубу шла по одному из коридоров, придерживая сальную свечу — из окон лился серебряный свет. Женщина уже скинула тяжёлые меха, оставшись в ночном платье, и вынула костяные заколки, распустив волосы. Она была боса, но, казалось, не чувствовала холода. То и дело Пхубу поглядывала в окна: какая была страшная ночь, какая тревожная и яркая. Сегодня звёзды непременно сорвутся в море — и, остыв, превратятся в жемчуг.

Когда-то Тхигме приносил жемчуга — он дарил их не Пхубу, а женщинам, что были до неё. Перламутровые бусины, тысячелетиями лежавшие на холодном дне. Пхубу их не любила. Она считала, что в жемчужных нитях отпечатались судьбы других хозяек Длинного дома: некоторые из них оставались с Тхигме до своей старости, а некоторые уставали и возвращались в родное племя — господин никого не держал. Но неизменно находились новые девушки, желающие помогать ему, и жить с ним, и ждать, когда он снова вернётся в человеческое тело и схоронит драконью кожу за скалой. Пхубу знала, что в конце концов лица всех хозяек Длинного дома слились для Тхигме в одно — он перестал запоминать их, чтобы не привязываться. Время для него текло совсем иначе, чем для смертных женщин.

Об этом Пхубу предупреждала старая дочь шамана — та, что подарила ей гребень с вырезанным крылатым змеем. Много лет назад она тоже ушла из племени вслед за Тхигме, но вернулась раньше, чем её голова успела поседеть.

«Ты, как и я, задумала большую глупость, — говорила она Пхубу. — Тебе никогда не узнать его любви. Годы ожидания и леденящая пустота — вот что ждёт тебя, девочка, и это тяжёлая ноша».