Год Змея

Хортим оглянулся: Вигге смотрел перед собой глазами, похожими на выцветшие древние льдины. Он простой отшельник, в который раз сказал себе юноша, и им всего лишь нужно довезти его до Девятиозёрного города.

Ближе к вечеру старый кормчий попросил у Вигге помощи — тот повёл их корабль под низкими гроздьями звёзд. Ветра стихли, и сливовое море, расползаясь с шорохом, покорно пропускало их вперёд. В ту ночь Хортиму снова приснился белый дракон с рваными крыльями и кожей, посеревшей от времени у хребта, — змей раскрывал гигантскую пасть, и из его горла текло пламя, вдающееся в густую морозную вышину.

Песня перевала IX

Стежок, стежок, другой — стянуть края раны, сшить воедино порванные жилы. Свирель казалась Рацлаве тонкой, будто игла, и как никогда острой. По пальцам разметалась россыпь точек — следы от невесомых уколов. Сейчас Рацлава не ткала полотно, а, пропуская крепкую нить, разбрасывала по нему очертания узоров. Вот незнакомые небесные огни — далёкие, горячие, зо-ло-тые (язык толкнулся о нёбо) — закручивались в созвездия над их шатром. В эту ночь для Рацлавы не существовало ничего, кроме шатра, разбитого на равнине рядом с лесом. Ничего, кроме Та Ёхо, чья голова лежала на её коленях, и Хавторы, гибко свернувшейся под шерстяным покрывалом. Кроме музыки, льющейся из её свирели, и Совьон. Насыщенный воздух — густые запахи хвои и брусники — обтекал шатёр, и тёплый ветер гулял между деревьев, раздувал сторожевые костры. Рацлаве хотелось, чтобы это мгновение застыло в её памяти — ставка каравана на пути к Сармату-змею и её песня, свивающаяся кольцами, будто пряжа. Ночь, пахнущая ягодами, лесом и вязкой кровью Та Ёхо, меха постелей и тягучая ворожба.

Совьон не спала — сидела за спиной Рацлавы, вытянув одну ногу и согнув другую, упершись босой ступнёй в пол. Плечи её были расслаблены, ворот рубахи — растянут, а рукава — закатаны до локтей. Обнажались чёрные родимые пятна: смоляные кляксы на предплечьях, у ключиц и лодыжек. Совьон выглядела человеком, наконец-то получившим возможность отдохнуть от долгого пути — Рацлава не знала этого, о чём сильно жалела. Девушка мечтала рассмотреть её лицо — дотронуться кончиками пальцев так, как она дотрагивалась до лица Ингара. Тогда бы она увидела прямой нос и широкие брови с выемкой шрама, очертания губ и щёк. Косу, заплетённую от середины, — сейчас волосы выбивались, и пряди лезли за шею.

Рацлава чувствовала, как воительница наблюдала за ней, пытающейся спасти Та Ёхо. Срастить вспоротые мышцы, залатать разорванные сосуды. Играть рядом с Совьон было легче — Рацлава лечила Та Ёхо всего несколько дней, но уже чувствовала себя уверенно и спокойно. Она почти позабыла про боль. Позабыла, что раньше только вырывала чужие нити, — вплетать оказалось сложнее. Приходилось медленно пропускать нить через распущенное шитьё, стягивать, прокалывать, держать, чтобы не расползалось. И песня — до чего выходила чудесная песня! Она появлялась виток за витком, позвякивала зо-ло-ты-ми колокольцами, падающими на ложе из мягкого мха.

Рацлава была счастлива. Ей снова позволили дышать, видеть, творить истории — от горячей радости щемило в груди.

Прошедшая буря повалила деревья. Одна из лопнувших осин, обнажив сухое нутро, обмакнула скрюченные ветви в прозрачную реку; вода пузырилась и лизала размякшие берега. Вдоль по течению, хромая, шёл раненый зверь — под сильными лапами мялись трава и почва. У зверя был красивый мех — густой, бархатный, тёплый. Точёные мышцы перекатывались под кожей, кровь сочилась из рваной раны на животе, и крупные рдяные бусины срывались в лунки следов.

Многим певцам камня звуки крошащихся башен и рвущихся глоток были милее шёпота ржи и щелчка вправленных суставов. Кёльхе же собирала всё — она лечила и убивала, когда того требовала задуманная ею песня. В её музыке мешались горечь отчаяния, и соль слёз, и острота желаний — Кёльхе была великой певуньей. И если она и решала исцелить чью-то рану, то делала это так искусно, что не оставалось даже шрама.

На бедре у Та Ёхо вздувался уродливый рубец — Рацлава осторожно касалась его в перерывах между игрой на свирели. В первые дни шов постоянно расходился и кровоточил — трав Совьон хватало лишь то, чтобы выгнать гной и подарить Та Ёхо глубокий сон. Даже сейчас пласты кожи наслаивались неохотно, и Рацлаве стоило большого труда держать их вместе: о красоте девушка даже не вспоминала.

— Ты долго играешь, драконья невеста. Разве ты не устала? — Совьон полулежала на локтях. Выбившаяся чёрная прядь волос перечертила синий полумесяц на скуле.

Ладони Рацлавы — сплошь в кровоточащих точках от сотен невидимых игл. В первый день, едва дорвавшись до свирели, девушка сшивала звуки до того жадно, что чудом не проколола себе сухожилия.

— Нет, — ответила она, прерывая музыку и выпрямляя спину. Рукав нательной рубахи соскользнул с её полного молочного плеча: Рацлава обернулась к Совьон, стараясь не потревожить Та Ёхо, спавшую на её коленях. — Я могу играть всю ночь.

Всю эту славную, зо-ло-тую ночь, несущую запахи трав в потоках южного ветра.