Год Змея

Даже Хавтора перестала дышать, лишь посверкивала из глубины повозки глазами цвета латуни. Совьон легко натянула поводья – и вцепилась взглядом в свое правое запястье. Лицо женщины вмиг посмурнело, будто она увидела нечто ужасное, выползающее из-под кожи.

Рацлава этого, конечно, не знала.

– Почему ты не продолжаешь?

Воительница нетерпеливо одернула рукав.

– Поэтому Тойву и забыл о важном. Мало купить тебе новую свирель – он слышал, как ты играла без колдовства певцов камня. Его не впечатлило. И вряд ли такая музыка понравится твоему жениху.

На щеках Рацлавы выступил лихорадочный румянец.

– Ты не сломала ее. – В горле мелко затрепетал смех. – Не сломала.

Совьон промолчала, хмуря иссиня-черные брови, а драконья невеста прильнула к оконцу, сжимая раму пальцами.

– Пожалуйста, верни мне свирель. Я не буду, клянусь, не буду ткать из людей каравана.

– Нет, – бросила женщина, и ее твердое, холодное, бесстрастное «нет» заставило Рацлаву отшатнуться. – Не сейчас.

Спорить девушка не посмела. Только втянула воздух – запахи заснеженных сосен, конского пота и стали. И, прикрыв незрячие глаза, откинулась на подушки.

– Что твой безумный приятель? – На последнем слове Оркки Лис сплюнул под ноги. Так и не простил Лутому, что тот, рискуя собой, бросился спасать Скали от обвала.

Стемнело. Отряд разбил лагерь – ближе к земле дышалось легче и радостнее. Даже костры горели веселее, и один Оркки твердил, что веселье это нехорошее, опасное. Взяв лук и колчан со стрелами, он увлек Лутого в лесок – и не только для того, чтобы пополнить оскудевающие запасы. Следовало поговорить.

– Он не безумен, – мягко проговорил Лутый, поддевая носком сапога рыхлую землю. – Зуб даю, батенька: к Скали вернулся рассудок.

Не так давно Тойву позволил развязать мужчину и посадить его в седло.

– Скали вновь такой же, как прежде, – злобный и едкий. Только разговаривать ни с кем не желает. Стыдится.

– Он-то? – Оркки хмыкнул, а Лутый развел руками и поправил трепыхавшийся у бедра колчан. – Гнилая голова. Было разумнее перерезать ему горло.

«Выпустить кровь, отравленную этой девкой».

Когда воины начали спуск, то стали бить дичь в густеющих лесах. Сейчас, в темноте, от охоты, конечно, толку было немного, но ведь и не за тем пришли.

– Ничего я пока не узнал, батенька. Ни о Совьон, ни о драконьей невесте – уж прости.

А Лутый все равно надеялся высмотреть следы зверей под еловыми лапами, хотя находил лишь пылающие гроздья брусники. В небе слабо светился тоненький серп месяца – последняя ночь ущербной луны. Лутый вспомнил, как на предгорье со Скали искал оборотня, но отогнал эту мысль прочь.

– Узнаешь. – Оркки вздохнул. – В этом я уверен.

Поднимался ночной хвойный лес – влажно-темный, полный треска и шорохов. Ветер свистел в брусничнике, ухала сова. Нестерпимо пахло травой, сыростью и ягодами, раздавленными подошвой. Оркки Лис уже собирался объявить, что пора возвращаться, как заметил движение за одним из деревьев.

– Ну-ка, – проговорил почти неслышно. – Что там?

Лутый пригнулся, подбираясь ближе. И в неверном свете месяца разглядел выступающие за ветвями крупную мохнатую спину и продолговатую морду. Затем – тонкие, но сильные ноги.

– Лось, – прищурил единственный глаз. – Или лосиха.

Юноша не знал, о чем подумал раньше. Удивился ли подвернувшейся удаче или снова вспомнил Скали с его рассказами. Только вот у лосихи – луна очертила безрогую голову – копыта были не посеребренные. Животное, не испуганное неуловимым шепотом их шагов, казалось совершенно обычным: клонило короткую шею, перебирало копытами по мягкой земле.

Лутый никогда не слыл метким лучником, и его стрела потревожила разве что сов, охотящихся в ночи. Лосиха дернулась, приготовившись бежать, но Оркки успел прижаться к деревьям и спустить тетиву. Упругий звон, легкий свист и почти не различимый чавкающий звук – Лутый решил, что острие вспороло лосихе бедро.

Брызнул ее скрипящий голос, протяжный, полный боли. Хромая, животное метнулось в глубь леса, и темнота, густая и душистая, скрыла его от охотников. Гнаться было бессмысленно.

– Ничего. – Лутый взъерошил волосы, пока Оркки выпрямлял спину. – Раненая далеко не уйдет. Мы сможем выследить утром.

В вышине месяц изгибался, как лукавая ухмылка.

…Над горами забрезжил рассвет. Дымчато-голубой с розовым пятном у горизонта. За лесом в низину сбегала речка – берега ее тонули в камыше, по глади ползла рябь.

Каждый шаг давался с трудом. Ш-шух – покатилась набухшая земля под босой ступней. Х-хруст – рубаха, некогда спрятанная в узловатых древесных корнях, зацепилась за острую ветвь и разошлась по шву. Холодная вода сомкнулась у лодыжек, хлынула к коленям и накрыла бедра, окрасившись в багровый. Бок обожгла боль, но Та Ёхо стиснула зубы, удерживая крик. Вспотевшие черные волосы прилипли к шее, на лбу выступила испарина.

Девушка стояла по пояс в узкой реке, и лес шумел за ее спиной. Птицы перелетали с ветки на ветку, разгоралось утро, а в камышах остывала звериная шкура. Та Ёхо зажимала рукой рану, и между пальцев сочилась темная оборотничья кровь.

Зов крови V