Год Змея

– Братец. – От широкой улыбки заболели губы. Сармат выдохнул: – Здравствуй.

Хьялма стоял в дверях и небрежно поглаживал треугольную бородку. Его волосы, обрезанные у середины шеи, еще были каштановыми – в них серебрилась только пара нитей. Сармат не считал себя трусом и давно не боялся ни отца, ни чужого меча или языка, но знал: если бы боги позволили ему заглянуть в лицо главному страху, он бы увидел эти глаза – холодно-синие, словно лед в северных морях.

А Хьялма всегда, и в четырнадцать лет, и в двадцать четыре, как сейчас, смотрел на Сармата так, будто перед ним до сих пор был мальчишка, стремящийся ему подражать.

– Что же, – просто сказал Хьялма, указав на отца подбородком, – попрощался?

Сармат кивнул, и брат добавил – сухо, но без злости или недовольства:

– Тогда идем поговорим.

Хьялма привел его в дубовый чертог, самый старый во всем Халлегате. На стене напротив пиршественной залы багровел герб их рода: красный крылатый змей, свернувшийся кольцом. И когда Сармат шел по родным коридорам, когда видел челядь, торопливо убиравшуюся с их пути, и рассматривал рябины за окнами в узорных ставнях, то чувствовал себя узником, которому впервые за долгое время позволили увидеть свет. Халлегат – это слава и древность, и его княжий терем – величие, заклятое на крови. У вина, подаваемого дома, даже вкус был другой: терпкий и жалящий. Сармат думал об этом, сжимая в пальцах чарку. К своей брат притронулся не раньше, чем вино смешали с водой.

Сармат понимал, что это значит.

– Снова кашляешь?

Порой болезнь давала Хьялме короткие передышки, но неизменно возвращалась, распаляясь страшнее прежнего. Хьялма не ответил, лишь постучал о чарку костяшкой пальца, хотя Сармат сделал все, чтобы в его голосе звучала не тайная радость, а искренняя забота.

– Рагне сказал, что видел твоих людей в своих землях.

– Сосунок, – фыркнул Сармат. – Отец бы еще Инголу княжество отмерил.

Рагне ушли маленькие, но плодородные земли к западу от самого Халлегата. Щедрое подношение – отец сделал это, прекрасно понимая, что Рагне не станет править сам. Хьялма был достаточно мудр, чтобы вспыльчивый и гордый брат, которому к тому времени едва исполнилось семнадцать, прислушивался к каждому его слову, не ощущая собственной несвободы.

– И все же, – произнес Хьялма и мягко, и холодно. – Видеть тебя и твоих людей в Халлегате – совсем не то, что за его пределами. Отныне это чужие владения, Сармат. Постарайся не заявляться к Рагне без приглашения.

На что тот ему сдался? Сармата не было в угодьях Рагне – только часть его малой дружины. И юноша надеялся, что ее появление довело младшего брата до бешенства.

– Теперь буду внимателен. – Сармат улыбнулся, но тут же недобро сверкнул глазами. – И обещаю: перестану дразнить Рагне. Скоро опять уеду, братец, ведь меня ждет очаровательная Криница.

Хьялма смотрел, не мигая. Он никогда не говорил так много и горячо, как Сармат, но его присутствие – спокойное лицо и ждущие ледяные глаза – многим развязывало языки.

– Избы, скотные дворы и мухи над глушью. – Сармат почти плюнул и, запрокинув голову назад, рассмеялся. – Спасибо, отец, удружил.

– Не рассказывай мне о Кринице. – Хьялма сплел пальцы. – Я сам княжил там, когда был моложе. Упражнялся. Учился.

Сармат тут же стал серьезнее, но на губах не угасла усмешка. Хьялма было побледнел, но сумел сдавить кашель в горле и, погладив переносицу, продолжил:

– Так зачем тебе земли, Сармат?

Тот удивленно приподнял бровь.

– Править.

– Нет. – Хьялма покачал головой. – Играться. – Улыбка Сармата напомнила оскал, а на скулах выступили пятна. – Что ты дашь людям, которые присягнут тебе?

– Славу. Золото. Величие. – Каждое слово – лезвие, обернутое в шелк.

– А им нужны спокойные дороги и пашни, ломящиеся от хлеба. Разве ты этого не знаешь? Люди хотят, чтобы их дочери не надевали вдовьи платки, а сыновья вырастали и умирали седыми. Ты сулишь народу войну, Сармат, и не для того, чтобы восславить его или защитить. Ты мечтаешь о битвах в честь единственного божества – тебя самого.

Усмешка Сармата была мертвая.

– Править размеренно и мудро – не по тебе. – Хьялма медленно отпил из чарки. – Скучно и тяжело, а разве ты когда-либо себя перекраивал? Ты честолюбив, и невидимый княжеский венец жжет тебе лоб, но послушай. Послы и зерно, строительство и торговля – неужели ты вправду жаждешь такой доли?

Сармат хрустнул шеей – одна из кос, звякнув золотым зажимом о зажим, свесилась, почти коснувшись стола. Словно не расслышав вопроса, ответил:

– Но ты жаждешь.

– Я – да. – Хьялма сделал жест рукой и обхватил подбородок пальцами. – А ты – не я. Взгляни на Ярхо: он не князь, а воин, притом великий. И Ярхо ли не знает, что мой путь ему не по душе и не по плечу? Так же, как мне – его.

– Я честолюбив, – напомнил Сармат. – И невидимый княжеский венец жжет мне лоб.

– Да, – согласился Хьялма. – Поэтому пока оставайся в Кринице. А как разберешься с ее укладом и своими желаниями, как почувствуешь, что этот княжеский терем для тебя слишком тесен, приходи ко мне.