Годори

— Вы победили, — сказал он, насмешливо улыбаясь, если, конечно, на заплывшем лице можно было разглядеть улыбку — Но разве с сына можно спрашивать за грехи отца?! Можно, да еще как! И нужно спрашивать! Именно с сына-то и следует спросить! Не будь сына, и отец бы не впал… Отца подтолкнул сын… Отец грешит для сына… ради сына… — Он говорил невнятно, путано, но с вызовом — взвинченный, возбужденный, хотя путаность речи не была вызвана ни алкоголем, ни действием наркотиков.

«Сам не знает, что несет», — обозлился Элизбар. Никогда прежде он не видел такого Антона: желчного, насмешливого, наглого… Напротив, тот всегда отличался скромностью и застенчивостью — сколько раз Элизбар ставил его в пример Лизико.

— Вот и Лизико сказала: «Ты победил», — в раздумье проговорил он. — Но разве я сражался с вами?! Так вы меня понимали?!

— Я не знаю, о чем вы беседуете со своей дочерью, но в чем нуждался я, вы все знали, однако не подсказали, не научили, — резко ответил Антон.

— Я научил вас всему, что знал, — пошел на попятную Элизбар.

— Нет! Главному не научили! — пуще распалился Антон.

— Чему же это? Как влезть на дерево? — примирительно засмеялся Элизбар.

— Нет, как с него слезать. Залезть на дерево еще не спасение. Разве что ненадолго спрячешься от опасности. Но если дело зашло так далеко, что приходится лезть на дерево… — Антон тоже засмеялся. От волнения или холода его била крупная дрожь, зуб на зуб не попадал.

— Простудишься, — сказал Элизбар.

— Я уже простудился, дядя Элизбар… Мне давно холодно… От самого рождения. Тюрьма — это холод. Все время. Лежишь — холодно. Сидишь — холодно. Ходишь — холодно. И не привыкаешь, привыкнуть невозможно. Постепенно сам становишься холодом… Вот, потрогайте, я как лед… Пешка убивает отца и превращается в ничто…

Элизбар опять напрягся. Что-то не складывается разговор с этим и впрямь посторонним человеком, который, конечно, походит на Антона, но вместе с тем не имеет с ним ничего общего. Он понимал, что в теперешнем состоянии от молодого человека нелепо требовать вежливости и разумных суждений; но Элизбар знал его настолько хорошо, их связывала такая давняя и крепкая дружба, что ему трудно было поверить в столь унизительную, столь оскорбительную для Антона метаморфозу. Униженного отцом и обманутого женой в глазах окружающих могло оправдать лишь демонстративное погружение в пучину порока… Поэтому Элизбару надо быть начеку и сдержанней. Настороженность более чем уместна, особенно в этой дурацкой ситуации, когда для начала надо бы уяснить, что вообще связывает уходящего на войну старика добровольца и молодого ипохондрика, невзлюбившего жизнь. Настороженность оправдана, поскольку любой незрелый человек из нынешних, будь то дочь или зять (в особенности же — бывший зять), в равной степени опасен силой своих убеждений, сформировавшихся без учета убеждений других. Подсядет такой к тебе в саду, и глазом не успеешь моргнуть, как сделаешься его союзником против дочери, и без вашего союза доведенной до самоубийства. Но все-таки это не так. Вернее, хочется верить, что у Антона нет таких намерений. Просто они еще не уяснили, хоть подспудно и чувствуют, что стали участниками события куда более значительного, чем еще одна несчастная любовь или еще одна разрушенная семья… В этом деле главные не они, а Ражден Кашели. Главное, что на Раждена Кашели подняли руку, точнее, замахнулись топором в его же доме, если угодно, в его годори, а это может иметь последствия, вызвать серьезные изменения, и не только в породненных семьях, но во всей стране и даже шире… А такое, как известно, без жертв не обходится. Впрочем, жертв уже сверх меры, и не имеет никакого значения, станет ли их на две больше… Поколения гибнут заживо, одно за другим. Без следа исчезают в пучине времени, как караваны планктона в китовой пасти. Только струпья отваливаются на ходу… Вам случалось заглядывать в их бездонные, опустошенные глаза?! Слушать их бессмысленный лепет?! Антон всего-навсего один из них. Он всего лишь метастаз, а потому менее интересен хотя бы с медицинской точки зрения. Медицина бессильна против метастазов, и будет бессильна, пока не отыщет логово болезней… Сегодня Элизбар нашел его — благодаря Антону и Лизико. Не только нашел, но даже потревожил дремлющего в нем зверя… Хотя бы за это и Антон, и Лизико заслуживают сочувствия и сострадания, а не смешанной с брезгливостью жалости… Таково мнение Элизбара по «делу Кашели», вот почему он сидит сейчас в этом безлюдном саду, как бездомный бродяга… Как эмигрант… Сидит в Верийском саду неподалеку от бассейна, как сиживал Эквтиме[6] в Люксембургском саду в Париже…