– Есть еще одна задача, о которой даже как-то неловко говорить напоследок… Но все же попытаюсь… Призыв в войско в нынешнем году срывается… Не хотят дворяне драться против «царевича»… Нет, они верны присяге царю… Но если бы их царь с боярской Думой призвал на войну с Польшей, особенно, когда Швеция выступила бы нашим союзником, в заграничный поход за трофеями чужеземными, отбоя не было бы от дворян, желающих записаться в такое войско… А тут тебе ни трофеев, ни славы – подумаешь, самозванца побить… А тебе и твоим духовным соратникам надобно с амвона объяснить – Отечество в опасности!
– Так уж и в опасности, – засомневался патриарх.
– Этот самозванец страшней королей Польши и Швеции, через него не только престола и сана лишиться можно, но собственной головы и честного имени…
– Я понял тебя, государь, попробуем делом помочь тебе и с призывом тоже…
Царь Борис заставил приказного дьяка второй раз докладывать ему о том, как боярин Василий Шуйский исполнял его приказ с обличением коварного самозванца на Лобном месте, на этот раз в присутствии царевны Ксении и царевича Федора, объяснив им цель их присутствия при докладе:
– Дело в том, что я собираюсь дать поручение Василию Шуйскому отбыть с войском в помощь воеводе Мстиславскому… Что-то воевода там в северской земле не проявляет себя боевыми действиями, уж больно долго собирается ударить по войскам самозванца…
– А ты можешь его не послать, батюшка?
– Конечно, Ксения. Только в первый раз, когда я слушал доклад дьяка, я был в таком угнетенном состоянии духа, что не уловил чего-то главного и сущностного…
– Чего? – спросил Федор.
– Когда слушаешь в разобранном виде, нервничая и недомогая, то отвлекаешься на пустяки и не можешь схватить нечто первостепенное. А я пропустил тогда то, как отреагировал народ на слова Шуйского о гибели царевича, о появлении вора, назвавшегося именем царевича… Жалко к тому же, что я не успел рассказать боярину о нательном крестике царевича, похищенном у Марфы Нагой…
– Матушка нам с Федором рассказала об этом. – Ксения ласково коснулась рукой плеча отца: – А сейчас недомогание есть?
– Сейчас уже получше, дочка…
– Точно получше? – переспросил Федор.
– Точно, – улыбнулся царь. – Слушаем внимательно дьяка, а потом обсуждаем его доклад… Мне нужен ваш совет, царевича и царевны…
Он махнул рукой дьяку, и тот по жесту царя начал свой доклад о том, о чем уже раньше докладывал – как боярин Василий вещал уверенным и раскатистым голосом с Лобного места, что собственными глазами видел мертвого царевича Дмитрия Ивановича.
– Кто-то из толпы спросил, дотрагивался ли боярин до царевича, был он теплый или холодный? Шуйский покрутил пальцами у виска и сказал, мол, конечно, холодный, ведь следствие началось через несколько дней. Потом из толпы спросили: видел ли Шуйский ранее в детстве живого царевича. Шуйский ответил, что видел, и перепутать было ему невозможно. Именно царевич Дмитрий, а не кто-то другой был в гробу в Угличе… Шуйский видел царевича мертвым не только во время следствия, но и во время отпевания в церкви…
– Спрашивали из толпы, как был убит царевич, зарезан или сам упал на нож во время падучей, еще что-то про гибель Дмитрия? – спросил твердым спокойным голосом Годунов.
– Нет, об этом из толпы боярина никто не спрашивал… – Дьяк наморщил лоб, что-то мучительно вспоминая. – Нет, этого не было…
– Понятно, – поторопил его царь, – продолжай, только почетче и поуверенней, Петр.
– А потом Шуйский долго говорил о том, что сбежавший из Чудова монастыря Гришка Отрепьев, присвоивший воровским образом себе имя царевича Дмитрия, есть злостный расстрига и вор…
– Мысль ясна. Что еще говорил Шуйский, – спросил еще мягче Годунов, – о воре до побега, после…
– Не говорил больше… Все сказал боярин… Не было вопросов по клятому самозванцу… – Дьяк Петр вдруг поперхнулся и задумался. – Или были?… Нет, вопрос был патриарху, который вслед за боярином Шуйским тоже с Лобного места говорил зычно и красиво, что расстрига и вор Гришка Отрепьев ведет своих воровских людей против русского царя и против русского народа… И все заслушались владыку…
– Что значит – заслушались? – удивленно спросил Годунов.
– А красиво говорил, как пел один, без хора, с амвона…
– Пел?
– Да, пел, государь, и народ безмолвствовал, заслушавшись, ждал чуда от пастора, что он сейчас своей пастве пропоет главное – о поимке вора… А когда патриарх закончил петь… я слышал шепот черни… Шептались, что ждали чуда с поимкой самозванца, с объявлением времени казни его завтра или послезавтра… А потом вовсе интерес потеряли к речам боярина Шуйского и владыки Иова… Чернь шепталась: «Что их слушать, не пойман, значит, не вор, а так всякого вором можно обозвать…»
– Вопросы Иову были, Петр?
– Нет, государь.
Годунов сделал нетерпеливый жест, мол, свободен, и дьяк степенно ретировался из царских палат.
– Ну и как? Что скажете? – обратился Годунов к своим посерьезневшим детям.
– Чернь действительно ждала чуда – известия о поимке Отрепьева и объявления времени казни, – сказал Федор, – или известия об его убийстве.