Годы

— Я перед сном помочился, а вы, если приспичило сходите! 3-й дивизион стреляет по совхозу № 14. Ведёт плановый огонь.

И начарт начал укладываться.

Комдив вспылил:

— Товарищ полковник! Товарищ полковник, извольте слушать меня!

Александр Октавианович стал нехотя подниматься, продолжая бурчать себе под нос. Под его тяжёлым телом скрипели нары.

— Осторожнее, Сандр Сандрыч! Не развалите нары, — пошутил я.

Вышли из землянки. Стрелял действительно 3-й дивизион 899 артполка. Возвратились, начарт позвонил командиру дивизиона Андрееву и, когда тот ответил, молча передал трубку комдиву. Обескураженный Николай Иванович крикнул ординарцу:

— Налей-ка там, что есть!

«Что есть» оказалось стаканом коньяка. Полковник опрокинул содержимое стакана в рот, стал укладываться. Потом проговорил:

— Заверни мне, Рогов.

Комдив почти никогда не делал папиросу из махорки сам. Просил об этом кого-либо из окружающих. Такая просьба комдива считалась между штабными знаком его особого расположения. Завернуть надо было огромную «козью ножку». Для таких «козьих ножек» специально выдаваемая, очень грубая, кстати, бумага, вырезанная косынкой из отходов газетной бумаги, была мала. Поэтому отрывался кусок газеты «за тонкое число», как говорили шутники. Когда имелись папиросы, и не надо было их заворачивать, Николай Иванович просил раскурить ему папиросу. Вообще-то он почти не выпускал цигарку изо рта, прикуривая одну папиросу от другой.

Начальник артиллерии не удержался и, как бы между прочим, заметил:

— Да, старость, не радость. И сам не сплю, и другому не даю.

Я тоже решил подпустить шпильку:

— Куда это вы, Сандр Сандрыч, послали полковника? Что-то не понял.

Дементьев, под Дружный смех отшутился:

— А вас хлебом не корми, только дай над стариком посмеяться.

В другой раз, когда я снова остался ночевать на НП, мне довелось быть свидетелем ещё одной странности комдива. Ночью он вдруг встал и вышел из землянки.

Полковник Дзевульский спросил:

— Кто это вышел?

— Комдив, — ответил я.

— Он оделся?

— Что-то набросил на себя.

— Попов, а Попов? Комдива проспал. Ушёл только что!

Лейтенант Попов вскочил и начал торопливо собираться, сердито сопя и жалуясь:

— Замучил он меня! В ночь-полночь вскочит и пошёл. И всё молча. Трудно ему окликнуть меня?!

— Куда он, по твоему пошёл?

— Оборону проверять.

— Оборону? Подожди, я с вами.

Попов знал примерный маршрут полковника, и мы вскоре его догнали. Полковник продолжал шагать, как-будто не заметил нас.

— И часто он так? — поинтересовался я.

— Почти каждый раз, когда ночует на НП. Мы вдвоём с ординарцем следим, и всё равно он ухитряется уйти один.

— Нечего обсуждать командира дивизии за его спиной! — подал голос Николай Иванович с притворно-сердитой интонацией, хотя явно был доволен тем, что и я здесь.

— А вы, товарищ полковник, в другой раз не слышите, а сейчас услышали? — совсем по-адъютански попенял Попов.

Полковник и в самом деле был глуховатым и по этой причине часто переспрашивал собеседника. Теперь, когда мне за шестьдесят, и я оказался в таком положении, и мне говорят домашние:

— Не притворяешься ли ты? То слышишь шёпот, то не слышишь громкий разговор.

Да, когда нет посторонних шумов, я отлично слышу, но когда шум, не разбираю отдельных слов, хотя сами звуки слышу отлично.

Из-за своей глуховатости, для разговора по телефону комдив был вынужден прибегать к помощи кого-либо из присутствующих, чаще всего лейтенанта Яштылова.

Как-то раз позвонил на НП командующий армией Коротеев. Дементьев засуетился и приказал Яштылову:

— Яштылов, бери трубку!

Яштылов взял трубку и проговорил:

— Дементьев слушает!

Слова генерала Коротеева хорошо были слышны сидящим в землянке.

— Ну как немцы сегодня, Дементьев? — спросил командарм.

Яштылов повторил слова командующего, как бы переспрашивая.

— Как противник? Докладываю… — и стал повторять то, что ему говорил комдив.

В конце разговора генерал сказал:

— Голос у тебя стал увереннее, Дементьев! С чего бы это?

Командир дивизии начал обход обороны с правого фланга, с северных скатов высоты 390.9. Он подходил к каждому окопу, пулемёту, пушке, ПТВ (противотанковому ружью), расположенным на переднем крае. У почти каждого окопа, орудия, пулемёта, он присаживался и заводил неспешный разговор, спрашивая так, как спрашивают у тех, с кем часто встречаются:

— Ну как дела, Ванька? Письмо получил?

— Получил, товарищ полковник. Всё хорошо, — отвечал Ванька (Митька)…

В другом месте другой разговор, другие вопросы.

— Закуривайте моего. У начальства махорочка повкуснее, говорят!

Когда все закурят, обратится к кому-нибудь знакомому:

— Что пишет твоя о сыне. Вырос, небось? Слова стал говорить?

Или начнёт служебным вопросом:

— Сделали запасную позицию? Давай посмотрим.