Годы и дни Мадраса

— Она брахманка, — таинственно сообщила Сароджини. — Ей нельзя выходить, иначе она осквернится. И пищу сама себе готовит, чтобы никто ее не коснулся и не осквернил.

— А мы уже осквернились, — с удовольствием заметил Кришна.

— Как это осквернились?

— Да очень просто, — поддержала его сестра. — Мы учимся в школе, где не только брахманы. Бабушка теперь ругает папу за это и нас к себе в комнату не пускает. Она целый день сидит в этой комнате, читает священные книги и молится. Она говорит, что каждая брахманская женщина должна так делать. Иначе Шива не пустит ее в Кайласу.

— Он ее все равно не пустит в Кайласу, — хихикнул Кришна.

— Да, да, — зашептала Сароджини. — Вы знаете, у нас есть тайна.

— Интересно, что же это за тайна? — равнодушно сказала я.

Брат и сестра заговорщически переглянулись. Видимо, было не так легко сразу выдать секрет… Но, наверно, тайна давно распирала ребят, и теперь настал удобный момент.

— Мы вот что… — начал Кришна, — как только бабушка уйдет из кухни, мы туда пробираемся…

— И всю еду, — не вытерпела Сароджини, — оскверняем.

— Как это? — не поняла я.

— А вот так. Раз, раз, — и Кришна, присев на корточки, ладошкой похлопал вокруг себя. — А она и не знает, что оскверненные коснулись ее пищи.

— Ну и злоумышленники, — сказала я.

Юные «осквернители» потупили взоры.

— Зачем же вы это делаете?

— Чтобы она не попала в Кайласу. А то, — Кришна напыжился, но лицо его приобрело неуловимо старческое выражение, — «я — брахманка, я — брахманка».

Сароджини не удержалась и рассмеялась.

В этом брахманском доме было явно неблагополучно. Тайные «осквернители» подрывали основы древних традиций на кухне своей бабки.

Меня позвали.

— Привет Терешковой, — на прощание сказала Сароджини. — И не говорите никому про нашу тайну.

— Хорошо, — кивнула я.

В углу центральной комнаты дома был расположен алтарь. На невысоком пьедестале, украшенном гирляндами цветов, стояло каменное изваяние богини. Вокруг нее горели масляные светильники и курились благовонные палочки. Неверные отсветы пламени играли на полуобнаженной фигуре гуру Шастри, восседавшего со скрещенными ногами перед идолом. Справа от гуру стояла корзина с розовыми лепестками, перед ним лежал поднос с цветами жасмина. Все происходившее потом казалось мне нереальным и фантастическим. Гуру разыгрывал странный спектакль, полный мистического значения для сидевших на полу брахманов. Но никто из них не смог потом объяснить смысла происходившего.

— Так надо, — отвечали они. — Так предписывает ритуал.

Гуру взял в левую руку серебряную палочку и коснулся ею воды в серебряном стакане. Затем стал бросать на богиню лепестки жасмина. Делал он это со значительным и задумчивым видом. Когда жасмин кончился, настала очередь розовых лепестков. Длилось это довольно долго. Падали лепестки, звякала палочка о края серебряного стакана, звучали молитвы на древнем санскрите, синий дым окутывал бесстрастное лицо каменной богини. Прошел час, прошло два. Таинство пуджи продолжалось. Гуру водил зажженным светильником перед богиней, звонил в колокольчик, предлагал идолу кокосовые орехи. И снова падали лепестки, снова плыл дым благовонных палочек. Мерцало пламя светильников, в напряженной тишине звучали слова давно забытого языка. Наконец пуджа кончилась. Гуру встал, брахманы распростерлись перед ним на полу. Лукавая улыбка заиграла на полных губах Шастри. Хитрые глазки зарыскали по комнате и, наткнувшись на блюдо с рисом, удовлетворенно засветились. Даже гуру не мог обойтись одной духовной пищей.

Я вышла на улицу. Свежий морской бриз играл перьями пальм. В темноте наступившего вечера ярко светились окна дома журналиста Кришнамурти, где лукавый толстяк бросал розовые лепестки в бесстрастное лицо каменной богини, где старая брахманка в надежде на будущее блаженство подвергала себя добровольному заключению и где Кришна и Сароджини передали привет космонавту Терешковой.

Никто не назовет гуру Шастри ортодоксом. Он просто хранитель ритуальных таинств и священных знаний. Гуру не боится «оскверниться». Его заплывшие глазки доброжелательно смотрят на любого «низкорожденного». И гуру любит рассуждать о равенстве.

— Все люди равны перед богом, — говорит он.

— А как насчет тайны священных знаний? — спрашиваю я.

— Это привилегия брахманов, данная им богом.

— Значит, равенства в знаниях нет?

Гуру задумчиво чешет за ухом. Потом вынимает из волос розу и нюхает ее.

— В знаниях — нет, — решительно говорит он. — В остальном — да.

— Если нет равенства в чем-то одном, то его не будет и в другом.

Внимание гуру теперь целиком поглощено розой. Он делает вид, что не слышал моих слов. Наконец он отрывается от розы.

— Я за равенство, но то, что принадлежит брахманам, должно принадлежать им.