Годы испытаний. Книга 3. Разгром

Во тьме, ругаясь, падая, бежали к роще бойцы штабных подразделений, командиры, штабные работники. Каждый должен был занять место, определенное планом по боевому сбору.

Боевую готовность полка проверял комдив Андросов с группой работников штаба дивизии. Он остался недоволен всем и уехал, не простившись ни с комиссаром полка, ни с Мироновым. И Миронов понял, что он виноват, и главным образом виноват в том, что штаб так плохо, долго собирался по тревоге.

* * *

«Нет, — сказал себе Миронов, — надо смотреть правде в глаза. Не могу я быть заместителем командира полка. Чего стоят мои осуждения Грылева, если я сам с себя снял ответственность, обидевшись на него. Ну, а при чем тут дело и те сотни людей, которых доверили мне? Сейчас эта проверка учебная, в тылу. А что было бы, если напали немцы? На кого мне кивать, когда погибнут люди? На Грылева? Может, формально верно — он командир, с него и спрашивайте. A совесть где моя? Не перед вышестоящими начальниками, а перед бойцами, командирами, которые мне верили, — я же их начальник».

Долго проворочавшись с боку на бок, Миронов встал и зажег лампу. Ванин тоже не спал, кашлял, курил. «Только бы ни о чем не спрашивал. Не до него мне сейчас. Надо разобраться с самим собой».

Самое правильное — это подать рапорт комдиву, изложить все так, как он думал только что, и просить перевести в батальон. А впрочем... Ну, это пусть он сам решает. Его власть. Когда он закончил писать, Ванин сел, свесив длинные худые ноги, скручивая цигарку. Вздохнув, он сказал:

— Как же он полк весь подвел, осрамились мы. Приказ завтра наверняка будет.

Миронов сердито посмотрел на Ванина, встал.

— Не он виноват, а я. я, я, я, — повторял он, со злостью задул пламя в лампе и лег на кровать. Лежал, слышал, как кашляет Ванин, ждал, хотел, чтобы он спросил, сказал что-либо, может, поспорил с ним. Но Ванин молчал, и только вспыхивал на стене отсвет, когда он затягивался, да потрескивала махорка. Миронов ждал, ждал. Ванин молчал. «Значит, он согласен, что виновен. Ну и хорошо. Он честный, не врет мне и не успокаивает». С этой мыслью он и уснул.

Утром следующего дня Миронов уехал с рапортом к комдиву Андросову.

Но пройти на прием сразу не удалось. Повалили с бумагами, документами. Миронову казалось, что каждый проходивший к полковнику глядел на него как-то жалостливо. «Сочувствуем, что сняли. Что ж, бывает», — говорили их лица. Он даже решил возвращаться в полк. «К чему мой рапорт, когда и без меня все решено?» Миронов вышел и направился к машине, на которой приехал, когда его окликнул адъютант комдива. Сердце екнуло в груди. Он вошел, доложил.

— Я знал, что приедешь, — сказал полковник. — Здорово у вас получается. Один пьянствует, а другой за его спиной прячется.

Миронова от этих слов будто опалило огнем. Дрожащими руками подал он рапорт.

— Оправдываться приехал? — спросил Андросов. — Оправдание не принимаю. Перед судьей оправдывайся, когда дойдет до суда. А ты на, мою бумагу читай и думай.

«Ясно, — мелькнула у Миронова мысль. — Сняли. Ни к чему мой рапорт». Он прочел сразу копию приказа, «заместителю командира полка за безответственность и безынициативность объявляю выговор». «А где же? Легко отделался».

Комдив прочитал рапорт, встал. «Ну вот сейчас он и отстранит».

— Ты опять за свое? И какой же ты упрямый, капитан! Я же тебе говорил, когда знакомились, не люблю, когда мне диктуют. Иди, свободен.

Вечером того же дня связной из штаба дивизии привез две срочные секретные бумаги на имя Миронова. Сердце сжалось от тревоги. «Вот и приказ о снятии с должности. Так лучше, чтобы долго не мучиться». В одной говорилось, что завтра приезжает командующий армией проверить полк. Об этом ставил в известность командир дивизии и требовал подготовиться к проверке. Вторая бумага — приказ по дивизии. В нем Миронов назначался временно исполняющим обязанности командира полка ввиду болезни Грылева. «Какой болезни?» — удивился Миронов. Обе бумаги подписаны Андросовым.

Миронов вызвал в штаб командиров батальона, рассказал им, как надо готовить свои подразделения к проверке, отдал распоряжение работникам штаба. И тут зашел комиссар полка Зайченко.

— Ну как дела, Александр Николаевич?

— А все дела, Иван Андреевич, позади. Отчитываться нам за них завтра придется. — Он подал бумагу комиссару.

— Волнуешься?

— А как же,

— То, что волнуешься, хорошо. — Помолчал, закурил и добавил: — Тут тебя некоторые наши осудили за беспокойный характер. Слыхал?

— Кое-что.