Годы нашей жизни

Ленин анализировал «перекочевывание» обнищавшего крестьянства и определил, что более двух миллионов «бродячих сельских рабочих» ежегодно устремляются на юг России в поисках работы.

Он установил районы их выхода и районы прихода (Херсонская, Таврическая, Екатеринославская и другие губернии).

Владимир Ильич изучил все основные рабочие рынки на юге. Каховка привлекала его особое внимание. Он называл ее «одним из главных рабочих рынков в Таврии».

Цены на батрацкие руки систематически падали. Труд батрака заменялся более дешевым — женским. С годами все больше подростков и детей вовлекалось в работу на помещичьих экономиях, на кулацком подворье. Ленин приводил доказательства. Среди каждых ста батраков, пришедших в Каховку в 1890 году, было двенадцать женщин, в 1895 их уже двадцать пять. Детей, ищущих работу в Каховке, в 1895 году было в два раза больше, чем в 1893 году.

5

На каховскую ярмарку Федор Сикач попал еще мальчиком. Была весна 1891 года. По небу плыли шумные журавлиные стаи, а по степным дорогам, мимо нищих саманных деревушек, тянулись вереницы батраков.

Голодная, с пустыми котомками, босая, опухшая, шла в Каховку батрацкая рабочая Русь — полтавчане, киевляне, черниговцы, орловцы, куряне… В это огромное море, устремившееся на юг, вливались каховские, копанские, алешковские, скадовские крестьяне. Разорение гнало их на ярмарку искать найма.

Шли целыми семьями: с женами, детьми. И Евстигней Сикач привел на ярмарку самого младшего сына — Федю. Ему и тринадцати еще не минуло.

В эти дни пешеходу трудно было пробраться в Каховку — все дороги забиты потоком мажар, подвод. На самом берегу Днепра уже раскинулся лагерь с шалашами, палатками. Кто прибыл раньше — устроился здесь, а там, подальше от берега, на площади местечка — ни пройти, ни пролезть. Десятки тысяч людей сплошь покрыли землю. Жестоко палит солнце, а о тени и подумать нельзя. Под дырявыми навесами, устроенными милостью владельца Каховки — Панкеева, — люди лежат вповалку.

Лошади растоптали в местечке всю землю. Ветерок разносит песчаные вихри. Каховка окутана густым пыльным туманом, застлавшим небо. Солнце сквозь эту пелену, кажется, жжет еще немилосерднее.

Сикач с сыном расположился на берегу возле куреня, где знакомые каховские мужики спасались от солнца. Шалаш сделан из ряден да рваных свиток. Люди ждут найма.

Федя, маленький, щуплый, свернулся калачиком, стараясь занять поменьше места. Он лежит на песке, мокрый, серый от пыли. Кулачком трет глаза. Они болят, слезятся. Мелкий песок разъедает веки. Они набухли, стали красными. На ресницах песчинки. В нос и рот набилась соленая пыль. Дышать трудно. На потрескавшихся губах — кровь.

Впечатления ярмарки совсем подавили мальчонку. Он молчалив, грустен, ничего не спрашивает и только смотрит да прислушивается.

— Худющие, вы у нас не выдержите, — с усмешечкой приговаривает колонист, рассматривая крестьян. Федя уже наслышался, что кулаки из наймитов все жилы выматывают.

С суковатой палкой в руках, не глядя на лежащих под ногами, пробирается высокий как жердь, в очках, эконом помещика Панкеева. Он ищет полтавчан, курян, орловцев. Те пришли издалека, нанимаются на сезон от Миколы до покрова. Эконом палкой тычет в котомки. Они давно пусты. А когда торба пуста, человек сговорчивее.

У отца, у всех лежащих здесь, на подошвах ног мелом написана цена — за сколько нанимаются. Уже дважды стирали и писали вновь. Цены падают, и сердце будто падает. Каховцы старались приободриться, кричали:

— Лежи, не дорожись!

Ждали экономов из поместий Мордвинова, Фальцфейна, князя Трубецкого. Может, удастся наняться не на сезон, а на год.

Каховская ярмарка в разгаре…

Вот что тем временем происходило на Николаевской улице в Одессе, в особняке, где поместилась контора банкиров Альфреда и Александра Тработти.

Утром к этому особняку подкатила четверка лошадей, и из пыльной коляски вылез рыжий, огромный, сзади похожий на медведя, помещик Панкеев. Тяжело ступая, он поднялся на второй этаж, прошел в кабинет банкиров, и тотчас тяжелая дубовая с резьбой дверь закрылась.

Братья Тработти — финансовые дельцы, экспортеры. Но в это утро они вели с Панкеевым разговор не о железнодорожных акциях, не о партии хлеба, сала или шерсти. Предметом торга была Каховка, принадлежавшая Панкееву.

Панкеев купил ее у губернского предводителя дворянства Куликовского. Откупил с землей, домами, складами, лавками, лесными пристанями, лесопилками.

Владение Каховкой приносило большой доход. Но теперь Панкеев затеял новое дело, нуждался в крупных средствах и приехал к Тработти.

Старший Тработти, лысый маленький человечек с желтым лицом, заливался дробным смехом:

— Матвей Осипович, друг любезный, кто же вам заплатит за Каховку такие деньги? На железной дороге она, что ли? Глушь!