Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать»

Всего через три недели после родов я плавала в ледяной крошке в Кенвудском женском пруду, а мама стояла по другую сторону ограждения, держа на руках моего сына. Пока они подпрыгивали на гравийной дорожке в считаных метрах от меня, а кристаллы замерзшей воды волновались в кильватере, я мельком задумалась: могло бы грудное молоко замерзнуть в грудях? Смог бы ребенок дышать? И могла бы вылететь из тела матка на таком холоде? Но сейчас я скользила, ничем не обремененная, сквозь жгучую шелковистую воду. Теперь мое тело, я знала, находится в совместной аренде. Однако в этот момент оно было моим. Я по-прежнему была собой.

19. Пролитое молоко [42]

Нужно изрядно постараться, чтобы забрызгать грудным молоком окно автобуса номер 242. Еще больше впечатляет, если в этот момент ты даже не находишься в автобусе.

Однажды утром, когда сыну было почти три месяца и я шла по улице с рюкзаком на спине, весившим почти столько же, сколько фотокопировальная машина, малыш принялся безутешно завывать в слинге. Это был тот назойливый, сердитый плач, который не прекращается, пока не покормишь. К счастью, я уже два с половиной месяца жила в этой новой лактозной жизни, и титьки бывали на свежем воздухе чаще, чем Рэй Мирс[43]. Благодаря многолетней привычке раздеваться догола на воющем ветру рядом с ледяными бурыми реками и воспитанию в семье, где о запертых дверях только мельком слышали, я никогда особенно не стеснялась оголяться на людях. Одно из самых первых и четких воспоминаний – как я стою в торговом центре «Маркет-Дрейтон», раздетая до белых трусов, перед длинной извивающейся очередью в пекарню T.O. Williams, а мать предлагает примерить то один, то другой ветрозащитный костюмчик. Как вы, вероятно, догадались, это были девяностые годы. Возможно, я всегда относилась к своему телу так, как большой город к своей канализационной системе – как к практической необходимости, с которой следовало бы когда-нибудь разобраться. И тем не менее меня не смущает перспектива частично или даже полностью обнажиться перед незнакомыми.

Вот так я и застряла посреди улицы, выкапывая сиськи из многочисленных и разнообразных слоев одежды, сбруи и застежек, из которых ныне состоял мой гардероб, и «скромности» во мне не было и на почтовую марку. Я чувствовала, как кожа вокруг сосков собирается в похожие на овсянку сгустки, когда начинают наполняться молочные протоки. Ощущала, как огромное кубическое давление грудей напирает на сложенную полоску ткани перед «кормящим лифчиком». Я чувствовала, как начинаю протекать – два влажных кружка расплывались по одежде, как чернильные кляксы. Для всего этого триггером может служить не только сосущий ребенок, но и вид ребенка, мысль о нем, звук его плача, а в моем варианте и одном особенно памятном случае – «га-га-га» подавшего голос гуся. В тот момент, когда я высвободила левую грудь из плена, автобус номер 242 катился в считаных метрах от моих ног, до отказа забитый людьми, едущими на работу, и тонкая струйка грудного молока, точно блестящая белая ракета, взлетела в воздух и легко расплескалась о панель из пуленепробиваемого стекла прямо передо мной.

Но погодите-ка, слышу я ваш вопрос, какое на самом деле ощущение возникает, когда кормишь грудью? То же самое, что пописать? А соски болят? Это как облегчение, как тяжкий труд, как плач? А слышно, как ребенок глотает? Можно понять, сколько молока он выпивает? От этого устаешь? А запах у молока есть?

Ну, конечно, эти ощущения совершенно уникальны и у каждой женщины, которая кормит грудью, и у каждого человека, которого кормят. Я знала женщин с четырьмя детьми, у кого ощущения были разными с каждым ребенком. Я знала младенцев, просекавших фишку сразу, и других, кому требовалось время, чтобы освоить этот фокус. Я знала женщин, планировавших кормить грудью всю жизнь, и других, кого эта мысль приводила в ужас. Я знала женщин с двойной мастэктомией, которым не суждено было кормить никогда и которым приходилось страдать от непрошеных замечаний незнакомых людей насчет того, какое это зло – искусственное вскармливание. Я не собираюсь никому указывать, как кормить детей. Не хочу и не имею права судить ни одну женщину за то, как она использует свое тело или воспитывает детей.

Но все же думаю, что кормление грудью – как и роды – это весьма примечательный физический процесс, столетиями спрятанный по углам брезгливостью, женоненавистничеством и угнетением.