Читаем Годы решений полностью

На фоне таких событий, в которых таинственно и угрожающе сгущается судьба всего мира, быть может, на сотни лет вперед, романские страны имеют лишь провинциальное значение. Даже Франция, столица которой превращается в историческую достопримечательность, как Вена, Флоренция или Афины во времена Рима. До тех пор, пока большая политика находилась в руках старого дворянства кельтского и германского происхождения, чьи генеалогические корни восходят к временам от переселения народов до крестовых походов, то есть примерно до Людовика XIV, в политике преследовались большие цели, например, те же крестовые походы или основание колоний в XVII веке. Однако французский народ испокон веков ненавидел постоянно усиливавшихся соседей, так как их успехи ранили его тщеславие — испанцев, англичан и, прежде всего, немцев, как в государстве Габсбургов, так и в государстве Гогенцоллернов [127]. Со времен неудавшейся «мести за Садову» [128] старая ненависть к ним переросла в безумие. Французский народ никогда не был в состоянии масштабно мыслить, как в политике, так и в философии, и всегда удовлетворял свое стремление к gloire («славе» - фр.) лишь присоединением или опустошением пограничных окраин. Какой истинный француз восторгается в принципе огромными владениями в Западной Африке, за исключением высокопоставленных военных и парижских банкиров? Или колониями в Индокитае? И какое им дело до Эльзаса-Лотарингии, которую они «отвоевали обратно» [129]? Она сразу же потеряла для них всякую привлекательность.

Французская нация все отчетливее делится на две духовно совершенно отличные друг от друга части. Одна из них — далеко превосходящий по численности «жирондистский» элемент, состоящий из провинциальных французов, увлеченных идеалом рантье, крестьян и буржуа. Им не нужно ничего, кроме покоя — в грязи, жадности и тупости — уставшего и бесплодного народа. Они хотят лишь немного денег, вина и amour («любовь» - фр.), они больше и слышать не хотят о большой политике, об экономическом честолюбии, о борьбе за значимые жизненные цели. Над всем этим находится постепенно сокращающийся якобинский слой, определяющий судьбу страны начиная с 1792 года и давший название французскому национализму по имени старой комедийной фигуры 1831 года — Шовена [130]. Он состоит из офицеров, промышленников, высших чиновников строго централизованного Наполеоном управления, журналистов парижской прессы, депутатов без различия партий и программ — быть депутатом в Париже означает вести частное дело, а не партийное, — а также некоторых могущественных организаций, таких как ложи и союзы фронтовиков. Этот слой уже на протяжении столетия спокойно управляется и используется международной парижской финансовой олигархией, которая оплачивает прессу и выборы. Шовинизм уже давно стал доходным делом.

Господство этого высшего слоя покоится сегодня на невыразимом, но реальном страхе провинции перед любой внешнеполитической опасностью, перед обесцениванием сбережений, на страхе, который поддерживается парижской прессой и ловкостью при проведении выборов. Но этот настрой на годы вперед представляет опасность для всех соседних стран — как Англии и Италии, так и Германии. Перед 1914 годом он был использован Англией и Россией в своих целях и еще сегодня может стать инструментом в руках умелых политиков других стран. Образ Шовена медленно вырождается в противоположность испанского Дон Кихота и уже сегодня вызывает смех у половины мира ввиду своей грандиозной комичности: одряхлевший после многих геройских поступков забияка, сидящий на самой большой в мире куче золота, вооруженный до зубов и обвешанный всевозможными видами доспехов, окруженный тяжело вооруженными слугами и призывающий на помощь всех вчерашних друзей, с дрожью выглядывающий из окна перестроенного в крепость дома и выходящий из себя при виде всякого едва вооруженного соседа. Это конец grande nation («великой нации» - фр.). Ее наследство в Средиземном море и Северной Африке станет, быть может, делом Муссолини, если оно будет находиться под его руководством достаточно долго, чтобы достигнуть необходимой духовной твердости и долговечности.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Что такое философия
Что такое философия

Совместная книга двух выдающихся французских мыслителей — философа Жиля Делеза (1925–1995) и психоаналитика Феликса Гваттари (1930–1992) — посвящена одной из самых сложных и вместе с тем традиционных для философского исследования тем: что такое философия? Модель философии, которую предлагают авторы, отдает предпочтение имманентности и пространству перед трансцендентностью и временем. Философия — творчество — концептов" — работает в "плане имманенции" и этим отличается, в частности, от "мудростии религии, апеллирующих к трансцендентным реальностям. Философское мышление — мышление пространственное, и потому основные его жесты — "детерриториализация" и "ретерриториализация".Для преподавателей философии, а также для студентов и аспирантов, специализирующихся в области общественных наук. Представляет интерес для специалистов — философов, социологов, филологов, искусствоведов и широкого круга интеллектуалов.Издание осуществлено при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Французского культурного центра в Москве, а также Издательства ЦентральноЕвропейского университета (CEU Press) и Института "Открытое Общество"

Жиль Делез , Жиль Делёз , Пьер-Феликс Гваттари , Феликс Гваттари , Хосе Ортега-и-Гассет

Философия / Образование и наука
Философия символических форм. Том 1. Язык
Философия символических форм. Том 1. Язык

Э. Кассирер (1874–1945) — немецкий философ — неокантианец. Его главным трудом стала «Философия символических форм» (1923–1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

Эрнст Кассирер

Культурология / Философия / Образование и наука