Годы решений

Но разве это не стало действительностью? Даже если совершенно отбросить Москву, разве профсоюзная республика в Германии была чем-то иным? И разве не является экономический, бюрократически управляемый социализм господствующим идеалом национальных рабочих партий Германии, Англии и даже Италии? И разве не лежат на развалинах мировой экономики творческие дарования, носители частных экономических инициатив, ставшие жертвой этой диктатуры? Знаток экономической жизни, хозяйственник был вытеснен партийным вождем, который, ничего не понимая в политике, хорошо разбирается в демагогической пропаганде. В качестве бюрократа он распоряжается экономическим законодательством, которое пришло на смену свободному решению экономической мысли, и руководит бесчисленными комитетами, арбитражными судами, конференциями, министерскими бюро, как бы ни назывались формы его диктатуры, - даже фашистским министерством корпораций. Он стремится в экономике к государственному капитализму без частной инициативы, к плановому хозяйству, что в принципе означает одно и то же, а именно – коммунизм. Даже если вместе с предпринимателем пострадает сам рабочий, в любом случае профессиональный «вождь рабочих» получает в свои руки долгожданную власть и может осуществлять месть подонков в отношении людей, которые волею судьбы, одарившей их талантами и выдающимися способностями, были призваны смотреть на вещи сверху и руководить.

Я прекрасно понимаю, что большинство людей с отвращением откажется признать, что тот непоправимый крах всего, что создавалось веками, произошел умышленно и является результатом целенаправленной деятельности. Но это так, и это можно доказать. Эта деятельность началась, как только профессиональные революционеры поколения Маркса поняли, что в Северо-Западной Европе важнейшей частью экономической жизни становится связанная с углем индустрия. От нее зависело само существование целых наций, значительно увеличившихся количественно. В Англии это уже произошло; в Германии на это надеялись, и доктринеры, рассматривавшие мир через схему «буржуазия – пролетариат», считали чем-то само собой разумеющимся, что похожий процесс должен произойти повсюду. Но как обстояло дело в Испании и Италии, где не было угля, даже во Франции, не говоря уже о России [235]? Стоит только удивляться, сколь узок был и остается горизонт этих теологов классовой борьбы, так что до сих пор это оставалось почти незамеченным. Включали ли они в область своей экономической критики и предсказаний Африку, Азию и Латинскую Америку? Была ли у них хотя бы одна мысль о цветных рабочих тропических колоний? Осознавали ли они, почему этого не случилось и не могло случиться? Они говорили о будущем «человечества», но вместо того, чтобы окинуть взглядом всю планету, уставились на пару европейских стран, государство и общество которых они стремились разрушить.

Но тогда они поняли, что своей цели можно достичь, если уничтожить жизнеспособность промышленности; и планомерное наступление на нее началось с попытки воспрепятствовать ее организованной деятельности. Это произошло, когда в противоположность руководящей работе предпринимателей, изобретателей и инженеров [236], была насильственно сокращена продолжительность рабочего дня для наемного труда на фабриках и вначале только на них.

В XVIII веке, в соответствии с общей привычкой к труду у северных крестьян и ремесленников, она составляла более чем двенадцать часов, без всякого законодательного установления. В начале XIX века она была ограничена в Англии двенадцатью часами. Около 1850 года она еще больше сокращается в результате принятия Закона о десятичасовом рабочем дне [237], против чего ожесточенно выступали и сами рабочие [238]. Когда закон окончательно вошел в силу, он превозносился в революционных кругах как победа рабочего класса и – по праву – как «сковывание промышленности». Полагали, что тем самым ей нанесен смертельный удар. С этого времени профсоюзы всех стран принялись со все большим нажимом бороться за дальнейшее сокращение продолжительности рабочего дня для всех получателей заработной платы. В конце века она составляла девять, а в конце мировой войны — восемь часов. Сегодня, когда мы приближаемся к середине XX столетия, сорокачасовая рабочая неделя является минимумом революционных требований. Поскольку одновременно все строже осуществляется запрет на работу по воскресениям, то в результате каждый может поставить своего товара под названием «труд» лишь вполовину от изначального, возможного и естественного количества. Тем самым «рабочий», который согласно марксистской религии является единственным тружеником, в значительной части против своей воли стал тем, кто работает меньше всех. Какая еще профессия связана с такой малой отдачей сил?