Годы в огне

Подпольный Центр поручил Якову Рослову и Савелию Абрамову задерживать или спускать под откос эти составы. Боевики собрали семь надежных товарищей, знающих подрывное дело. В диверсионную группу вошли путейцы Федор Альбов и Кузьма Сорокин, слесаря Филипп Бекиш и Петр Чувашов, медник паровозного депо Петр Саклаков, литейщик Федор Долгушов и кузнец Моисей Русаков, оба со «Столля».

«Орел», телеграфисты и конторщики Федор Белов, Иван Иванович и Петр Молостовы сообщали подполью, когда подходят и куда направляются воинские составы.

Одиннадцатого декабря 1918 года Иван. Молостов уведомил Рослова, что в ночь на двенадцатое к Уфе уходит огромный эшелон боеприпасов и бензина.

Рослов, Абрамов и боевики немедля поспешили к знакомому разъезду Шершни.

Близ разъезда, на кривой, немногословный путевой обходчик Кузьма Сорокин показал, где разрушать путь.

Пока он сам вывинчивал гайки, остальные убрали из шпал костыли. Затем общими усилиями развели концы рельсов.

Сорокин тотчас вернулся к себе в Колупаевку; оставшиеся лесом прошли к ближнему карьеру и спрятались в нем: дабы доложить о крушении, полагалось увидеть его.

Черная ледяная ночь знобила людей, и они приплясывали от холода и нетерпения.

Прошел час, и Федор Альбов первый услышал дыхание подходившего эшелона.

Ужасно лениво текли минуты, но вот наконец поезд вывалился на кривую и, кажется, весь мир вздрогнул от динамитного грома. В окоченевшую темноту взметнулось гигантское пламя бензина.

Потом боевики снова и снова крушили составы врага; бесновались контрразведка и военные власти, но пока ни Ханжину, ни Гримилову не удавалось никого схватить.

В начале марта Петр Молостов, служивший на станционном телеграфе, сообщил подполью: Колчак срочно перебрасывает под Уфу войска Каппеля. Первые эшелоны уже прибыли на станцию Челябинск. Центр потребовал от группы Рослова — или задержать, или распропагандировать солдат.

Рослов, Абрамов и Зыков тотчас отправились на пассажирские платформы. Перрон кипел шинельным народом, боевики тоже были в той же одежде, оставшейся с войны, и обе стороны быстро нашли общий язык. Этому, без сомнения, помогло и то обстоятельство, что все офицеры отправились в город отвести в кабаках душу.

Савелий Абрамов, не мешкая, залез на скамью и сказал речь, — как же это, рабочие и мужики, против своих идете? Потом туда же поднялся Зыков и спросил: есть у вас совесть казнить трудящихся, а еще крест на гайтане! Не божеское, не человеческое это дело!

Тут впрыгнул на скамью пожилой солдат, назвал себя «Коновалов» и сказал примерно так: вы не сильно беспокойтесь, воевать не станем, уйдем к красным.

В эту минуту на платформах зашелестел шепот: «Офицеры… офицеры идут…» и Коновалов увел боевиков в безопасное место. По дороге он успел сообщить Рослову, что в полку свое подполье, и он имеет к нему касательство.

Об этом случае Лебединскому рассказала двоюродная сестра Софьи Кривой Рита Костяновская. На круглом личике девушки, отвечающей за работу в войсках, явно замечались радость и удовлетворение.

Подпольщики, встречаясь на явках, проводя короткие собрания, совместно выполняя приказы, обязательно обменивались наиболее существенными новостями. И из этих сведений постепенно складывалась торжественная, тревожная, опасная, обнадеживающая картина народной тайной войны. Весь Урал был покрыт сетью подполья, партизанских отрядов, боевых пятерок и десятков, подземными складами оружия и огневых припасов.

И чем больше думал обо всем этом Лебединский, тем чаще приходило ему на ум сравнение с могучими корнями тайги, пронизавшими землю во всех направлениях, день и ночь делающими свое дело разрушения и созидания. Громадная и безостановочная эта работа почти не видна на поверхности, она идет в глубинах, которые не всегда доступны взгляду и топору корчевщика. В этой нещадной борьбе живого с умирающим случаются неудачи, верховые и низовые палы, набеги червей, засухи, но уцелевшие корни с молчаливым упорством выбрасывают на свет новые побеги, и они помогают корням дышать в своей черной, тайной и таинственной глубине.

Лебединский еще подумал о том, что он часть прочно вросших в землю корней, и эта мысль была приятна и укрепляла волю и уверенность в конечной удаче.

ГЛАВА 20 КУРЕНЬ УХОДИТ В РЕВОЛЮЦИЮ

Третьего апреля 1919 года, в середине теплого весеннего дня, в Красных казармах Челябинска, где стоял курень имени Тараса Шевченко, оглушительно закричали трубы.

Боевая тревога вырвала из казарм и бросила на плац не только сотни и пулеметную команду полка, но и походные кухни, сестер милосердия, комендантский взвод.

Уже через полчаса солдаты, на плечах которых пестрели желтые, окаймленные синим кантом, погоны, маршировали на станцию, тревожно перебрасываясь короткими рваными фразами. Всех беспокоил один вопрос: «Что случилось? Куда марш?».

Проще всего было предположить, что эшелоны полка уйдут на фронт, где бунчужные поведут «козаков» в «наступ» или усадят в окопы.