Годы

— Нет, нет, нет! — возразила Пегги. Ей стало неловко. Дядя опять пустился в разглагольствования, но теперь уже из вежливости, почувствовала она. Наверное, мучение всегда превосходит удовольствие вдвое — во всех человеческих отношениях, подумала Пегги. Или я исключение, не такая, как все? Ведь другие на вид вполне довольны. Да, думала она, глядя перед собой и опять чувствуя вокруг рта и глаз натянутую, напряженную от усталости кожу (накануне ей пришлось до поздней ночи заниматься роженицей), — да, я исключение. Я жесткая, холодная, я двигаюсь своей колеей — в общем, врач.

Вылезать из колеи чертовски неприятно, думала она, — тут же поджидает смертный холод, точно надеваешь заледеневшие сапоги… Она склонила голову, показывая, что слушает. Улыбаться, кланяться, делать вид, будто тебе интересно, когда тебе скучно, — какая это мука. И так, и эдак — сплошная мука, думала она, глядя на индийца в розовом тюрбане.

— Кто это? — спросил Патрик, кивнув в его сторону.

— Один из индийцев Элинор, вероятно, — сказала она, а сама подумала: о, если бы милосердные силы тьмы окутали мой обнаженный нерв, я смогла бы встать и… В разговоре повисла пауза.

— Но я не имею права держать тебя здесь и докучать старыми байками, — сказал дядя Патрик. Старая кляча с разбитыми коленями остановилась.

— А скажите, старый Бидди до сих пор держит лавочку, — спросила Пегги, — где мы покупали сладости?

— Бедный старик… — начал дядя и опять пустился в рассказы. Все мои больные просят об одном, думала Пегги: «Дайте мне покоя, дайте отдохнуть». Как притупить ощущения, как перестать чувствовать? Об этом молила рожавшая женщина: отдохнуть, перестать быть. В средние века существовали келья, монастырь; теперь — лаборатория, профессия: не жить, не чувствовать, зарабатывать деньги, только деньги — а в конце, когда я стану старой и выдохнусь, как кляча, нет — корова… — это сравнение навеял рассказ Патрика: «…Скот теперь не продашь, — говорил он. — Совсем нет спроса. А, Джулия Кромарти!» — Патрик помахал очаровательной соотечественнице рукой — своей большой кистью с разболтанными суставами.

Пегги осталась одна сидеть на диване. Дядя встал и пошел, протягивая обе руки, чтобы поприветствовать старушку птичьего вида, которая, тараторя, появилась в комнате.

Пегги осталась одна. Она была рада этому. Ей не хотелось говорить. Но через секунду рядом с ней кто-то вырос. Это был Мартин. Он сел. И ее настроение сразу совершенно изменилось.

— Здравствуй, Мартин! — сердечно сказала Пегги.

— Отдала долг старому коняке? — Мартин имел в виду истории, которые старый Патрик всегда им рассказывал.

— Я очень уныло выглядела? — спросила Пегги.

— Ну, — он посмотрел на нее, — особенного восторга заметно не было.

— Финалы всех его историй давно известны, — попыталась она оправдаться, глядя на Мартина. В последнее время он взял обыкновение зачесывать волосы назад, как официант. Он никогда не смотрел ей прямо в глаза. Никогда не чувствовал себя рядом с ней непринужденно. Она лечила его и знала, что он боится рака. Надо отвлечь его от назойливой мысли: «Не видит ли она какие-то симптомы?»

— Я все думаю: как это они поженились? — сказала Пегги. — Была ли между ними любовь? — Она говорила все что попало, стараясь отвлечь его.

— Конечно, он был влюблен, — сказал Мартин и посмотрел на Делию. Она стояла у камина и беседовала с индийцем. Она все еще была очень хороша — и внешностью, и манерами. — Все мы были влюблены, — добавил он, искоса взглянув на Пегги. Молодые так серьезны.

— О, конечно, — сказала Пегги с улыбкой. Ей нравилось то, что он вечно был в погоне за новой любовью, галантно ловил ускользающий шлейф молодости — даже сейчас…

— Но ты, — сказал он, подтянув брюки на коленях, — то есть твое поколение — вы многое теряете… многое теряете, — повторил он. Пегги подождала. — Любя только свой собственный пол, — добавил он.

Этим он подчеркивает, что сам еще молод, подумала Пегги, — говоря то, что считает очень современным.

— Я не поколение, — сказала она.

— Ладно, ладно, — усмехнулся Мартин, пожимая плечами и глядя искоса на Пегги. Он очень мало знал о ее личной жизни. Но она выглядела серьезной. И усталой. Слишком много работает, решил он.

— Я живу, как могу, — сказала Пегги. — Погрязаю в своей колее. Так мне сегодня сказала Элинор.

Но ведь и она заявила Элинор, что ту «подавляли». Одно стоит другого.

— Элинор — старая жизнелюбка, — сказал Мартин. — Смотри! — указал он.

Элинор, в своей красной накидке, говорила с индийцем.

— Только что вернулась из Индии, — продолжил он. — А на ней небось сувенир из Бенгалии?

— В будущем году она поедет в Китай, — сказала Пегги.

— А Делия? — Пегги вернулась к оставленной теме, потому что Делия прошла мимо. — Она-то любила? (И что ваше поколение понимало под этим — «любить»? — мысленно продолжила она.)

Мартин поджал губы и покачал головой. Он всегда любил пошутить, вспомнила Пегги.

— Не знаю, насчет Делии не знаю, — сказал он. — У них был общий интерес, видишь ли, — «Дело», как она тогда выражалась. — Мартин сморщился. — Ну, Ирландия. Парнелл. Ты слыхивала о Парнелле?