Годы

— Сходить с тобой, — предложил Мартин, помогая ей, — на Круглый пруд в четыре?

— Да! — воскликнула она, повернувшись на каблуке. — На Круглый пруд в четыре!

Она пошла к выходу — слегка нетвердой походкой, заметил Мартин — мимо служащих из Сити, которые по-прежнему сидели и ели.

Подошел официант со сдачей, и Мартин начал опускать монетки в карман. Одну он оставил на чаевые. Но, уже собираясь дать их, он вдруг заметил что-то вороватое в выражении лица Альфреда. Мартин приподнял счет — под ним лежала монета в два шиллинга. Обычная уловка. Мартин вышел из себя.

— Что это? — гневно спросил он.

— Я не знал, что она там, сэр, — заикаясь, проговорил официант.

Мартин почувствовал, что у него краснеют уши. В гневе он очень походил на отца, у него тоже проступали белые пятна на висках. Он бросил монетку, предназначавшуюся для официанта, в карман и прошел мимо него, оттолкнув его руку. Тот отступил, что-то бормоча.

— Идем, — сказал Мартин, торопливо ведя Сару через многолюдный зал. — Прочь отсюда.

Он вывел ее на улицу. Спертый воздух, запах горячего мяса вдруг стали невыносимы для него.

— Ненавижу, когда меня обманывают! — сказал он, надевая шляпу. — Прости, Сара. Не надо было водить тебя туда. Гнусная дыра.

Он вдохнул свежий воздух. Уличные звуки, безучастный, деловитый вид всего вокруг бодрили после ресторанной жары и духоты. Вдоль улицы выстроились телеги, из складов в них летели ящики. Мартин и Сара опять вышли к собору Святого Павла. Он поднял голову. Старик по-прежнему кормил воробьев. И собор был все тот же. Мартину захотелось опять ощутить, как приходят в движение и замирают составные части его тела, но чувство физического единения с каменной громадой не вернулось. Он чувствовал только злость. К тому же его отвлекала Сара. Она собиралась перейти оживленную улицу. Мартин протянул руку, чтобы задержать ее.

— Осторожно, — сказал он.

Они перешли дорогу.

— Пойдем пешком? — спросил он. Она кивнула.

Они пошли по Флит-стрит. Разговаривать было невозможно. Тротуар был очень узкий, и Мартину то и дело приходилось сходить с него, чтобы идти рядом с Сарой. Ему все еще было неприятно от пережитого приступа злости, хотя сама злость почти прошла. Как я должен был поступить? — думал он, вспоминая, как прошел мимо официанта, не дав ему на чай. Не так, думал он, не так. Люди теснили его, вынуждая сходить с тротуара. В конце концов, бедному негодяю надо зарабатывать на жизнь. Мартин любил быть великодушным, любил оставлять за собой улыбающихся людей, да и два шиллинга ничего для него не значили. Но что толку рассуждать, когда уже поздно? Он начал было напевать ту же песенку, но перестал — вспомнив, что он не один.

— Ты только посмотри, Сэл! — сказал он, сжимая ее руку. — Ты посмотри!

Он указал на раскоряченного грифона на вершине Темпл-Бар-Мемориал[48], нелепого, как обычно: не то змея, не то птица.

— Посмотри! — повторил Мартин со смехом.

Они остановились, чтобы рассмотреть плоские фигурки, неуклюже прилепленные к постаменту: королеву Викторию, короля Эдуарда. Затем пошли дальше. В толпе говорить было невозможно. Люди в париках и мантиях торопливо переходили улицу, одни несли красные сумки, другие — синие[49].

— Дом правосудия. — Мартин указал на затейливо украшенную, но холодную каменную громаду. У нее был мрачный, похоронный вид. — Здесь проводит свою жизнь Моррис, — громко добавил он.

Он все еще чувствовал неловкость из-за того, что вышел из себя. Но это уже проходило. В его сознании остался лишь крохотный заусенец.

— Ты считаешь, я должен был… — начал он, собираясь сказать: «…стать адвокатом?», но также и: «должен был вести себя сдержаннее с официантом?»

— Что должен был? — спросила Сара, наклоняясь к нему. За уличным шумом она не расслышала.

Говорить было невозможно, но, во всяком случае, неприятный осадок от того, что он вышел из себя, постепенно таял. Легкое покалывание совести давало себя знать все меньше. Но вдруг оно возобновилось с новой силой: Мартин увидел нищую, продававшую фиалки. И этот негодяй, подумал он, остался без чаевых из-за того, что обманул меня… Он сосредоточил взгляд на почтовом ящике. Затем посмотрел на автомобиль. Удивительно, как быстро все привыкли к экипажам без лошадей, подумал он. Раньше они смотрелись так нелепо. Они прошли мимо женщины, продававшей фиалки. Ее шляпка была надвинута на лицо. Мартин бросил на ее поднос шестипенсовик — во искупление вины перед официантом. Он помотал головой. Фиалок не надо. К тому же они увядшие. Но он успел разглядеть ее лицо. Там не было носа. Оно было изборождено белыми рубцами, а посередине виднелись красные ободки ноздрей. Женщина была безносая и надвинула шляпку, чтобы скрыть это.

— Давай перейдем, — быстро сказал Мартин. Он взял Сару за руку и провел ее между омнибусов. Должно быть, она видит такое часто. Как и он. Но вместе — это совсем другое.

Они ступили на противоположный тротуар.

— Сядем в омнибус, — сказал Мартин. — Идем.