Годы

— Обо всем на свете. О политике, религии, морали.

Он зевнул. Чайки кричали, взмывая и снижаясь вокруг женщины, кормившей их. Мэгги наблюдала за птицами. Мартин посмотрел на нее.

— Я не видел тебя, — сказал он, — с тех пор как родился ребенок.

Материнство изменило ее, подумал он. В лучшую сторону. Но она следила за чайками. Женщина бросила им горсть рыбы. Чайки вились и вились вокруг ее головы.

— Тебе нравится иметь ребенка? — спросил Мартин.

— Да, — сказала она, стряхнув оцепенение. — Хотя это обуза.

— Но ведь приятно иметь такую обузу, правда?

Мартин любил детей. Он посмотрел на ребенка, спавшего с запечатанными глазами и держа большой палец во рту.

— Ты хочешь иметь детей?

— Именно этот вопрос я себе и задавал перед тем, как…

Тут Сара слегка булькнула горлом во сне; Мартин понизил голос до шепота.

— Перед тем, как встретился с ней, — закончил он.

Помолчали. Ребенок спал, Сара спала. Присутствие двоих спящих как будто приблизило Мартина и Мэгги друг к другу, заключило в тесный круг уединения. Две яхты неслись друг другу наперерез, казалось, они сейчас столкнутся, но одна прошла перед самым носом у второй. Мартин наблюдал за ними. Жизнь вернулась в обычные измерения. Все опять оказалось на своих местах. Яхты плавали, люди гуляли; мальчишки, брызгаясь водой, ловили мелкую рыбешку. Подернутые рябью воды пруда лучились голубизной. Во всем сквозила живительная сила весны.

Вдруг он громко произнес:

— Все зло в чувстве собственности.

Мэгги посмотрела на него. Он имеет в виду ее? Ее и ребенка? Нет. В его голосе прозвучала нота, по которой она поняла, что он думает не о ней.

— О чем ты думаешь? — спросила Мэгги.

— О женщине, с которой у меня роман, — ответил Мартин. — Любовь должна прекращаться с обеих сторон — тебе не кажется? — одновременно. — Он говорил, не делая никакого ударения на словах, чтобы не разбудить спящих. — Но так не получается, в этом все зло, — добавил он тем же тихим голосом.

— Тебе надоело? — шепотом спросила Мэгги.

— Смертельно, — сказал Мартин. — Смертельно надоело. — Он замолчал и поднял камешек из травы.

— И ты ревнуешь? — Мэгги говорила очень тихим и мягким голосом.

— Чудовищно, — прошептал Мартин. Это была правда, раз уж она об этом заговорила. Ребенок начал просыпаться и вытянул одну ручку. Мэгги стала качать коляску. Зашевелилась и Сара. Их уединение было под угрозой. Мартин почувствовал, что оно может быть разрушено в любое мгновение, тогда как ему хотелось поговорить.

Он посмотрел на спящих. Глаза ребенка были закрыты, у Сары — тоже. Их с Мэгги уединение пока вроде бы сохранялось. Тихим голосом, не выделяя никаких слов, он рассказал ей о себе и об этой женщине, как она хотела привязать его к себе, а он хотел быть свободным. Обычная история, но у него она вызывала боль и множество разнородных чувств. Впрочем, рассказав все, он как будто вытащил жало. Посидели молча, глядя вперед.

На пруду начиналась еще одна гонка. На берегу сидели на корточках мужчины, у каждого в руке был шестик, которым он держал на воде игрушечный кораблик. Сцена была трогательная, веселая, невинная и немного нелепая. Дали сигнал, кораблики отплыли. Неужели он, думал Мартин, глядя на спящего ребенка, пройдет через то же самое? Он имел в виду свою ревность.

— У моего отца, — произнес он внезапно, но по-прежнему тихо, — была женщина… Она звала его «Букой».

И Мартин поведал Мэгги о женщине, содержавшей пансион в Патни[53], — весьма респектабельной даме, к тому же растолстевшей, которая просила помочь ей с починкой крыши. Мэгги засмеялась, но очень тихо, чтобы не разбудить ребенка и Сару. Оба спали без задних ног.

— Он был влюблен, — спросил Мартин, — в твою мать?

Мэгги смотрела на чаек, чертивших линии на лазури. Его вопрос как будто утонул в том, что она видела. Затем смысл вдруг дошел до нее.

— В смысле, не один ли у нас отец? — Она громко рассмеялась. Ребенок открыл глаза и разжал кулачки.

— Мы его разбудили, — сказал Мартин.

Ребенок заплакал. Мэгги пришлось успокаивать его. Уединение кончилось. Ребенок плакал; вскоре начали бить часы. Их удары мягко доносил ветерок. Один, два, три, четыре, пять…

— Пора идти, — сказала Мэгги, когда затих последний удар. Она уложила ребенка обратно на подушку и повернулась. Сара все еще спала. Она лежала свернувшись калачиком, спиной к дереву. Мартин наклонился и швырнул в нее веточку. Сара открыла глаза, но тут же опять закрыла.

— Не надо! — застонала она, вытягивая руки над головой.

— Пора, — сказала Мэгги.

Сара поежилась.

— Уже пора? — вздохнула она. — Как странно… — добавила она шепотом, села и протерла глаза. — Мартин! — воскликнула она.

Он стоял над ней, в своем синем костюме, с тростью в руке. Она смотрела на него так, как будто его вид вернул ей зрение.

— Мартин! — повторила Сара.

— Да, Мартин! — откликнулся он. — Ты слышала, что мы говорили?

— Голоса, — зевнула она, помотав головой. — Только голоса.

Мартин помолчал, глядя на нее.

— Ну, я отбываю, — сказал он, беря шляпу. — Ужинать у кузины на Гроувнер-сквер.

Он повернулся и пошел прочь.