Годы

Немного отойдя, он обернулся. Мэгги и Сара все так же сидели у коляски под деревьями. Он пошел дальше. Затем обернулся опять. Теперь деревья скрылись за склоном. Очень полную женщину тащила по тропинке собака на поводке. Сестер уже не было видно.

Час или два спустя, когда Мартин ехал через парк, солнце садилось. Ему казалось, что он забыл что-то сделать, но что именно — не мог вспомнить. Перед его глазами проходили пейзажи, один заслонял и сменял другой. Сейчас он ехал по мосту через Серпантин. Вода отражала закат, и одновременно ее освещали неровные лучи фонарей. Композицию завершал белый мостик. Экипаж въехал под тень деревьев и присоединился к длинной веренице экипажей, двигавшихся к Мраморной арке. Люди в вечерних нарядах направлялись в театры и на приемы. Свет становился все желтее и желтее. Дорога была укатана до серебряно-металлического блеска. Все выглядело празднично.

Я опоздаю, подумал Мартин: экипаж попал в затор у Мраморной арки. Он посмотрел на свои часы — было полдевятого. Но полдевятого означает без четверти, сказал себе он, когда экипаж тронулся. И правда, когда он свернул на площадь, у подъезда стоял автомобиль, из которого выходил мужчина. Значит, я как раз вовремя, рассудил Мартин и заплатил извозчику.

Дверь открылась в тот самый момент, когда он прикоснулся к звонку, как будто он наступил на пружину. Дверь открылась, и два лакея шагнули навстречу, чтобы взять его вещи, как только он вошел в устланную черно-белой плиткой переднюю. Третий лакей повел его по дуге роскошной беломраморной лестницы. На стене висели в ряд большие темные картины, а на верхней площадке, у двери — желто-голубое полотно, изображавшее венецианские дворцы и бледно-зеленые каналы.

«Каналетто или его школа?» — подумал Мартин, пропуская вперед другого гостя. Затем он назвался лакею.

— Капитан Парджитер! — громогласно объявил тот.

У входа стояла Китти. Она была в модном вечернем платье, со слегка подкрашенными губами. Она подала ему руку, но он, не задержавшись, прошел дальше, поскольку прибывали другие гости. «Похоже на вокзал», — заметил он про себя, потому что гостиная, с люстрами, желтыми стенными панелями, диванами и часто расставленными стульями, напоминала просторный зал ожидания. Уже собралось человек семь-восемь. В этот раз не подействует, подумал Мартин, беседуя с хозяином дома, который вернулся со скачек. Лицо того сияло так, будто минуту назад он жарился под солнцем. На лбу виднелась красная полоска от шляпы. Ему вполне подошли бы темные очки, висящие на шее, подумал Мартин. Нет, не подействует, повторил он про себя, когда они говорили о лошадях. Он слышал, как внизу, на улице, кричал продавец газет, гудели рожки. Он сохранял ясное понимание сути разных предметов и различий между ними. Когда прием удавался, «действовал», все предметы, все звуки сливались воедино. Мартин посмотрел на пожилую даму с клиновидным землистым лицом, которая, уютно устроившись, сидела на диване. Рядом висел портрет Китти, написанный модным художником. Мартин то и дело поглядывал на него, перенося вес то на одну ногу, то на другую и продолжая разговаривать с седым джентльменом с изысканными манерами и глазами кровяной гончей, за которого вышла Китти, вместо того чтобы стать женой Эдварда. Затем подошла сама Китти и представила его девушке в белом, которая одиноко стояла, положив руку на спинку стула.

— Мисс Энн Хильер, — сказала Китти. — Мой кузен, капитан Парджитер.

Она ненадолго задержалась рядом с ними, чтобы помочь их знакомству. Но, как всегда, она была слегка скованна и только стояла, помахивая веером.

— Ты была на скачках, Китти? — спросил Мартин. Он знал, что она терпеть не может скачки, но ему всегда нравилось дразнить ее.

— Я? Нет, я не хожу на скачки, — довольно сухо ответила она. И удалилась, потому что заметила вновь прибывшего гостя — человека в мундире с золотым галуном и звездой[54].

Лучше бы я остался дома, подумал Мартин, читал бы книгу.

— Вы бывали на скачках? — громко спросил он девушку, которую ему предстояло проводить к столу. Она отрицательно покачала головой. У нее были белые руки, белое платье и жемчужное ожерелье. Абсолютная девственность, сказал себе Мартин, а я всего час назад лежал в чем мать родила на Эбери-стрит.

— Мне приходилось смотреть поло, — сказала она.

Мартин посмотрел на свои туфли и заметил на них морщинки. Они были старые. Он собирался купить новую пару, но забыл. Вот что я забыл, подумал он, вспомнив, как ехал в наемном экипаже по мосту через Серпантин.