Гоген в Полинезии

После этого Гоген пошел к торговцам картинами, надеясь устроить персональную выставку, но и здесь его встретили без особого энтузиазма. Строго говоря, только в две галереи и стоило обращаться. Во-первых, в галерею Буссо и Валадон, где уже скопилось немало его картин, когда Тео Ван Гог был директором филиала фирмы на улице Монмартр. Преемник Тео, друг детства Тулуз-Лотрека — Морис Жоаян, доброжелательно относился к Гогену. К сожалению, владельцы галереи, нанимая его, дали ему строжайший наказ: «Наш предыдущий директор, который, кстати, был таким же сумасшедшим, как его брат-художник, набрал множество отвратительных модернистских вещей, подрывающих репутацию нашей фирмы… Вы найдете также довольно много полотен пейзажиста Клода Моне. Его покупают в Америке, но он, к сожалению, слишком продуктивен. По контракту мы обязаны закупать все его произведения, и теперь он забрасывает нас однотипными пейзажами. Что до остальных картин, то они, как мы уже сказали отвратительны. Просим вас поскорее навести порядок не обращаясь за помощью к нам. Иначе мы закроем лавку»[15]. Из всех «отвратительных картин» самыми «ужасными» разумеется, были написанные Гогеном. И Жоаян мог подтвердить свое расположение к нему лишь тем, что, вопреки недовольству владельцев галереи, сохранил его полотна и иногда тайком показывал их избранным клиентам. Как ни благодарен был Гоген за такую поддержку, она вряд ли могла помочь ему осуществить свою мечту — поскорее собрать деньги для поездки на Таити. Он осторожно прощупал почву у другого торговца, смелого защитника импрессионистов Дюран-Рюэля, но у того скопилось слишком много непроданных импрессионистских полотен, чтобы он рискнул связаться с художником, пишущим еще более скандальные вещи. Увы, судя по всему, земной рай, о котором грезил Гоген, был так же трудно досягаем, как небесный.

Его утешало лишь то, что среди молодых художников было поразительно много таких, которые знали его работы, стремились с ним познакомиться и жадно слушали его революционные теории. Большая заслуга тут принадлежала его товарищу по пансионатам в Понт-Авене и Лё Пульдю, Полю Серюзье, который выступал в роли апостола Гогена и проповедовал новую веру парижским филистимлянам. Многие из почитателей Гогена часто пили свой аперитив в обществе писателей, поэтов, критиков и журналистов, вошедших в историю французской литературы под общим наименованием «символисты». Как это всегда бывает с литературными группировками, символисты гораздо более точно и вразумительно выражали свои антипатии, чем формулировали свою программу и цели. К счастью, нам здесь достаточно констатировать, что они особенно глубоко презирали реалистическую и натуралистическую традицию во французской литературе и хотели заменить ее новой литературой — прямо противоположной по духу. Символистов объединяло стремление расковать спонтанное воображение; говоря словами одного из их пророков, следовало «подсказывать, намекать и стимулировать», вместо того чтобы описывать и объяснять. Поэтому одно из направлений символизма со временем вылилось в сюрреализм. Очень показателен для идеологии символистов их интерес к теософии, оккультизму, спиритуализму, каббализму, астрологии, алхимии и прочим обскурантистским и псевдонаучным учениям, которые тогда были модны в Париже. Политически многие символисты сочувствовали (осторожно) анархистам, а те пропагандировали новый свободный стих символистов так же горячо, как свое свободное общество.

Один из излюбленных тезисов теоретиков символизма гласил, что у всех видов искусства единая цель, что писатели, художники, танцоры и музыканты могут каждый своими средствами выразить одни и те же мысли, чувства и настроения. В поисках живых подтверждений этой идеи они уже нашли своего великого поэта — Стефана Малларме, который участвовал в их собраниях. И они великодушно приглашали на свои встречи усталого, больного, спившегося Верлена, горячо приветствуя его как своего гениального предтечу, хотя он частенько выпадал из образа, раздраженно ворча:

— Я декадент, вот я кто.