Новое настроение автора «Ревизора» сказывается не в одном лишь восхищении Римом. Не в том лишь, что тот вдохновляет его на подвиг великой отделки и переделки. К этому обязывают и столь же стихийно завязывающаяся идея книги, её размеры, её масштаб. Как бы давая некоторые выходы лирическому разгулу, который не умещается в «Мёртвые души», он вновь переписывает «Бульбу» и столь же строго отделывает его. Идёт переработка «Портрета» – сочинения, до сих пор не оценённого в гоголевском творчестве, вторая редакция которого (пишущаяся одновременно с первым томом «Мёртвых душ») даёт ключ не только к самим «Мёртвым душам», но и ко всему последующему Гоголю. В то же время он пишет повесть «Рим», где создаёт образ вечного города. Он противопоставляет его кипящему Парижу и всей остальной Европе, которая или танцует, или курит табак, или занята своими мелкими делишками. И в это же самое время он задумывает драму из запорожской жизни.
Запорожцы и Чичиков? Вольные казаки, гуляющие на просторах новороссийских степей, и… Коробочка? Да, всё это пишется одною рукой и в
Но обратимся к самим «Мёртвым душам», пора вспомнить об их герое, покачивающемся среди российских просторов в своей бричке, на облучке которой позёвывает Петрушка, ведёт свою беседу с пристяжным Селифан, и, закрыв глаза, забыть про сияющий и тёплый Рим, про воздух Кампаньи и вдохнуть запах сырости только что смоченных дождём полей, запах коней, упряжи, кожи и сам запах России, так и тянущий с каждой строки этой поэмы.
…«Мёртвые души», преддверие немного бледное той великой поэмы, которая строится во мне и разрешит, наконец, загадку моего существования.
1
«Мёртвые души» часто сравнивают с «Илиадой». Да и сам Гоголь не очень спорил с теми, кто сопоставлял его поэму с поэмой Гомера. Косвенно он давал понять, что сходство есть – не в материале, а в
Чичиков, надорвавшись на лёгких предприятиях (имевших, правда, в перспективе капитальную цель), ищет покоя и прочности. Он хочет осесть, перестать ездить – и для того ездит.
Сравнивая его с прежними гоголевскими героями, мы видим, как противоположен он им, как замешен совсем на иных дрожжах, как даже готов отречься от них, посмеяться над ними, над всеми их воздушными замками, несуществующими невинными красавицами, Испаниями, орденами Владимира III степени. Он «хозяин», «приобретатель», не вертопрах. Я бы назвал его реалистом в отличие от Хлестакова, Поприщина, майора Ковалёва и даже поручика Пирогова.
Те были романтики. Они пускались за шлейфом женского платья, который, как тот снег, который чёрт напускает в глаза голове в «Ночи перед Рождеством», приводил их