Таким образом, гумилевский образ Африки родился на базе географического воображения Европы и свидетельствовал о жизнеспособности традиции, когда-то внедренной в русскую литературу Гоголем. Представляется, что именно в творчестве Гумилева завершается прямое воздействие географического дискурса романтизма на литературу. Примерно с этого момента литература сама перенимает функции географического образотворчества и начинает создавать свои воображаемые (имажинарные) географии.
Наблюдения над неполным столетием развития этой проблематики между Гоголем и Гумилевым складываются в такую последовательность: на Гоголя и Гончарова влияние оказала немецкая философия и сопровождавшая ее новая парадигма географии, высшим выражением которой стал «Космос» Гумбольдта; пейзаж Тургенева был обязан своей структурой и поэтикой географическому пейзажу Гоголя, от которого в дальнейшем ушел в сторону «пейзажа души»; в случае географических интересов Гумилева нужен был толчок со стороны французской поэзии, подтолкнувшей его к путешествиям и открытию неизведанных стран. Этот комплекс обозначенных пунктиром отношений позволяет сделать одно весьма важное наблюдение: географическое воображение как дискурс о Земле и ее обитателях создается на текстовой, в принципе интертекстуальной и интермедиальной матрице, которая впоследствии инкрустируется осколками «сырой» реальности. Даже добытые путем личного опыта фрагменты реальности осмысляются и оформляются по существующим канонам видения и репрезентации. Так было со степями Гоголя, со среднерусским пейзажем Тургенева, с Африкой Гумилева. Выявленная сеть интертекстуальных соотношений позволяет вернуться к исходной точке исследования – к Гоголю, в творчестве которого можно ощутить первые импульсы взаимодействия между литературой, географией, историей, картографией и живописью. В этой гоголевской смеси разных дискурсов – истоки географического воображения русской литературы.
Свидетельством жизнеспособности географического воображения в русской культуре в наше время я считаю творчество Д. Н. Замятина, автора концепций
Научное творчество Замятина я вижу как новый, по сравнению с романтической географией и Гоголем, этап в развитии географического воображения как способа осмыслить связь человека с окружающим его миром. На этом этапе оно уже испытало импульсы, пришедшие из творчества таких крупных художников начала ХХ в., как Вел. Хлебников, К. С. Петров-Водкин, А. П. Платонов и др.[648]
От этой традиции Замятин унаследовал не только и, пожалуй, не столько географическое образотворчество, сколько потребность в создании нового концептуального литературно-географического языка, включающего как научные понятия метагеографии, постгеографии и другие[649], так и поэтические неологизмы, озаглавившие его сборники стихов, – «Булгуннях снов» или «Небожидарность»[650]. Таким образом, Замятин способствует развитию двух разнонаправленных течений в самой географии: с одной стороны, он умножает географический аналитический словарь, с другой – создает артефакты для его применения. В этом смысле его позиция весьма близка к отношению к географии у Гоголя, который считал, что нет предмета, сильнее действующего на воображение, создал свою систему географического освоения мира и, с другой стороны, практически ее применял в художественном творчестве.