Гоголь: Творческий путь

Этот «трактирный денди» сочетает тщеславие с невежеством, глупость с наглостью и жаждой «покрасоваться», казаться чином повыше: «Это скверно, однако ж, если он совсем ничего не даст есть. Так хочется, как еще никогда не хотелось. Разве из платья что-нибудь пустить в оборот? Штаны, что ли, продать? Нет, уж лучше поголодать, да приехать домой в петербургском костюме. Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади одеть в ливрею. Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея): «Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают, что такое значит «прикажете принять». К ним если приедет какой-нибудь гусь-помещик, так и валит, медведь, прямо в гостиную. К дочечке какой-нибудь хорошенькой подойдешь: «Сударыня, как я…» Тут и залихватски «шикарное» «подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу помещику под крыльцо», тут и восхищение перед лакейским «прикажете принять», выражающее честолюбие Хлестакова, его стремление порисоваться, блеснуть, желание, чтобы его приняли за более значительное лицо, чем он есть на самом деле. И в то же время в этом же монологе пренебрежительно-фамильярные словечки из бытового жаргона: «пентюхи», «гусь-помещик», «валит» и т. д., обращенные по адресу провинциалов-помещиков, которых Хлестаков третирует с высоты своего столичного «величия».

Гоголь удивительно тонко рисует паразитическую, барскую психологию Хлестакова, выросшего на крепостных хлебах, искренне убежденного, что его кто-то должен кормить и поить. Уже в первом действии в разговоре с трактирным слугой промотавшийся Хлестаков, уговаривая его принести в долг от трактирщика обед, говорит: «Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно есть. Деньги сами собой… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже. Вот новости!» Хлестаков даже не представляет себе, что ему, барину, какой-то «мужик» может не дать обедать. Точно так же он как должное и естественное принимает ухаживания и подношения в доме городничего, приписывая их своим собственным достоинствам.

В самой пошлости и ничтожестве своем Хлестаков выражает пошлость и ничтожество, фальшь и «призрачность» всего того мирка преуспевающих тунеядцев, в котором каждый стремится «сыграть роль чином выше своего собственного». Видя раболепное преклонение перед ним провинциальных чиновников и стремясь поразить их своей мнимой значительностью, он уже и сам начинает входить во вкус своей лжи, представляя себя персоной необыкновенно важного чина. В его гомерической лживости звучат и вовсе начальственно-угрожающие ноты. Так, воображая себя управляющим департаментом, лицом, находящимся на короткой ноге с министрами, Хлестаков заявляет: «О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится». Это явное и непомерное хвастовство столичной «фитюльки» ни у кого не вызывает подозрения: все напуганы, дрожат, как бы не вскрылись их собственные «грехи». Чиновники не представляют себе «значительное лицо», которое бы не распекало, не внушало всем страха.

Типичность, обобщенность образа Хлестакова, как представителя современного ему дворянско-чиновничьего общества, Гоголь усиленно подчеркивает в своем «Отрывке из письма»: «Что такое, если разобрать, в самом деле Хлестаков? Молодой человек, чиновник, и пустой, как называют, но заключающий в себе много качеств, принадлежащих людям, которых свет не называет пустыми». «Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, — говорит Гоголь, — делался или делается Хлестаковым… И ловкий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым, и государственный муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым». Гоголь расширяет здесь свое истолкование образа Хлестакова не только в его психологической сути, но и в его социальном значении — как типического представителя дворянского общества.

Характер Хлестакова — это и есть воплощение той «пошлости», тех отрицательных черт, которые присущи в той или иной мере окружающему обществу: «… характер Хлестакова… развертывается вполне, — отмечает Белинский, — раскрывается до последней видимости своей микроскопической мелкости и гигантской пошлости».[257] Его желания и стремления не выходят за пределы удовлетворения эгоистических потребностей, чем и исчерпывается для него смысл происходящего. Обильно закусив в богоугодном заведении и придя в благодушно-самоуверенное настроение от съеденного и выпитого, Хлестаков высказывает эту основную и единственную цель своей пустой жизни: «Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия».