Гоголь в Москве

Берг прав почти во всем, кроме визитов к хозяину. Такой близости с ним у Гоголя не существовало и определенная натянутость и церемонность отношений существовала всегда. «Вы бы изумились, если бы узнали, какими деньгами Николай Васильевич покупал ласковый взгляд прислуги во время пребывания своего у Толстого, у Вильегорского, у Смирновых и у других», – пишет П. А. Кулиш матери писателя.

Актеры Малого театра знали достаточно подробностей о неудобствах жизни «графского нахлебника» – эпитет, услышанный ими от лакея Толстых. Ничего удивительного, что Гоголь, хотя ежедневно и работал по несколько часов, охотно уходил из дома, если не имел гостей. Он особенно часто заходит «по соседству» к Хомяковым, которые еще в 1844 году переехали во вновь приобретенный ими дом князей Лобановых-Ростовских на Собачьей площадке. Здесь был центр самых оживленных и нескончаемых литературных и общественно-политических споров, постоянно бывали братья Киреевские, Герцен, Грановский, Аксаковы, Погодин, Петр Языков. В историю вошла знаменитая хомяковская «говорильня» – узенькая комната, с трех сторон обставленная диванами, между которыми с трудом был втиснут столик. Превращенный после 1917 года в Музей дворянского быта 1840-х годов, дом Хомяковых, по счастью, в части всей своей обстановки стал собственностью Государственного Исторического музея, где и экспонировалась долгие годы «говорильня».

Они были очень разными – эти привлекавшие Гоголя дома. Васильчиковы (Б. Никитская, 46), у которых еще в петербургские годы ему довелось быть домашним учителем и написать «Майскую ночь»,– это возможность встреч с историком Сергеем Соловьевым, маринистом Айвазовским, писателями Глинкой и Соллогубом. Ростопчины (Садово-Кудринская, 15) – это интересное собрание русской живописи во главе с полотнами Федотова и беседы с хозяйкой, поэтессой Евдокией Ростопчиной, другом Огарева, Лермонтова, Дюма-отца. Благородное собрание (Б. Дмитровка, 1), где в мае 1849 года Гоголь участвует в литературных вечерах и торжественном заседании Общества любителей российской словесности, посвященных памяти Пушкина.

Плетнев напишет о нем сразу по его возвращении осенью 1848 года: «На вид очень здоров, щеголеват до изысканности». Старшая дочь Аксакова добавит: «Он веселее и разговорчивее, нежели был прежде». А сын Щепкина отзовется: «Гоголь в нашем кружке был самым очаровательным собеседником, рассказывал, острил, читал свои сочинения, никем и ничем не стесняясь». И слова его собственного, обращенного к А. М. Виельгорской письма: «Сердце исполнено трепетного ожидания» творчества. Он сжег перед возвращением в Россию первый вариант второй части «Мертвых душ», но уверен, что в силах создать лучший. Успех чтения новых глав -лишнее доказательство его правоты. Правда, предстоит сделать еще многое, и год спустя он признается в письме той же Анози: «Избегаю встреч, чтобы не отрываться от работы». Впрочем, об отшельническом образе жизни не могло быть и речи. Весной 1850 года он решается на невероятный при его застенчивости шаг – делает предложение Анне Михайловне. Точнее – не ей самой. Один из родственников должен, по его поручению, узнать мнение ее родителей.

Для всех очевидна безнадежность подобной попытки: внучка герцога Бирона и человек без состояния, без прочных доходов. Разве не сам он писал несколькими месяцами раньше: «За содержание свое и житие не плачу никому. Живу сегодня у одного, завтра у другого»? Да и что значила литературная слава по сравнению со знатностью происхождения! За возмущенным отказом последовал полный разрыв. Гоголь на полтора года уехал на Украину.

* * *

Известие было не из приятных. Письмо, которое счастливый жених написал родителям, оказалось подаренным Надеждой Осиповной ее приятельнице княгине Александре Ивановне Васильчиковой. 3 мая 1830 года.

В эти же дни поэт доверится В. Ф. Вяземской: «Первая любовь всегда есть дело чувства. Вторая – дело сладострастия, – видите ли! Моя женитьба на Натали (которая, в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена. Отец мне дает двести душ, которые я закладываю в ломбарде». Накануне Петру Андреевичу Вяземскому были адресованы строки: «Сказывал ты Катерине Андреевне [Карамзиной] о моей помолвке? Я уверен в ее участии – но передай мне ее слова – они нужны моему сердцу, и теперь не совсем щастливому».

Такими откровениями с родителями поэт делиться бы не стал. И все же он готов отдать несколько своих автографов за злополучное письмо. Готов, но получает решительный отказ. Письмо остается у Александры Ивановны, с которой он связан добрыми отношениями долгие годы.

Собственно, дело не в княгине Васильчиковой, а в семействе Архаровых, из которого она родом. И разве не доказательство дружеской близости – присылка именно княгине 4 ноября 1836 года одного из анонимных пасквилей, адресованных поэту. Есть и другое обстоятельство, связывавшее Васильчиковых с Пушкиным, – жизнь Гоголя в их доме. На этой почве завязываются добрые отношения поэта и писателя.