Читаем Гоголь в тексте полностью

Текст, прочитанный с особым вниманием и интересом (а именно таким было отношение Достоевского к сочинениям Гоголя), оставляет следы в тексте человека, его читавшего. Это, как говорится, «общее место». Однако интересно всякий раз проследить, как именно все это происходит. В данном случае то впечатление, которое произвело на Достоевского чтение самого начала второго тома гоголевской поэмы (я имею в виду не обязательно «потрясение», а просто вдумчивое, «впитывающее» чтение), могло сказаться на каких-то планах, сюжетных ходах или деталях его будущих сочинений. В частности, оказать влияние на самое начало романа «Преступление и наказание». Мы это уже видели на некоторых примерах; теперь можно ряд продолжить.

Раздражительность заставила Тентетникова обращать внимания на «все те мелочи», которые он прежде не замечал. В начале «Преступления и наказания» эта тема становится выделенной, особенно важной. Как говорит Раскольников по поводу своей слишком приметной шляпы: «Вот эдакая какая-нибудь глупость, какая-нибудь пошлейшая мелочь, весь замысел может испортить (…) Мелочи, мелочи главное!». Можно было бы и не сводить вместе «мелочи» Гоголя и Достоевского, если бы не подготавливающий или окружающий их фон, что и произвело «дух раздражительности» и в Раскольникове, и в Тентетникове. Раскольников стал обращать внимание на мелочи только тогда, когда задумал свое дело, продиктованное во многом его состоянием – нервами и раздражительностью.

В зародыше злодейского плана важным было само чувство, ощущение, которое испытал Раскольников, увидев старуху-процентщицу: «…с первого же взгляда, еще ничего не зная о ней особенного, почувствовал к ней непреодолимое отвращение».

Нечто похожее мы видим и в настроении Тентентникова; калибр поменьше, но направление, суть настроения те же самые. Тентетников испытывал к своему начальнику, то есть к человеку, олицетворявшему для него несправедливость общественного устройства, «отвращение нервическое и хотел ему зла». Он даже доискивался ссоры с ним «с каким-то особым наслаждением и в том преуспел». Похожим образом действует и Раскольников, когда оказывается в конторе и «скандализирует» тамошнюю обстановку: если вспомнить о его поведении, то нужно сказать, что действует он довольно грубо.

В наследовании текста нет жестких правил, поэтому «мелочи» из одного текста могут быть осмыслены иначе в тексте другом[128]. Здесь возможно даже варьирование, даже переворачивание того или иного мотива, но при сохранении самого этого мотива. У Гоголя «негодование против общества» завершает карьеру Тентетникова, у Достоевского, напротив, открывает «карьеру» Раскольникова. Дело даже не в сравнении деталей из двух взятых нами сочинений, а в статусе деталей исходного текста. В тексте исходном – какая-то деталь, упоминание, мелочь; в тексте же ему наследующем – то же самое, но уже выросшее в мотив, тему, сюжет. «Бунт» Тентетникова – незначительный эпизод в его биографии, для Раскольникова же этот бунт стал поворотным пунктом всей его жизни.

В первой главе второго тома гоголевской поэмы рассказывается про некое «филантропическое общество», целью которого было «доставить прочное счастие всему человечеству». В это «тайное общество» Тентетникова «затянули его два приятеля, принадлежавшие к классу огорченных людей, добрые люди, но которые, от частых тостов во имя науки, просвещения и будущих одолжений человечеству, сделались потом формальными пьяницами. Тентетников скоро спохватился и выбыл из этого круга.

Но общество успело уже запутаться в каких-то других действиях, даже не совсем приличных дворянину, так что потом завязались дела и с полицией».

Перейти на страницу:

Все книги серии Studia Philologica

Флейта Гамлета: Очерк онтологической поэтики
Флейта Гамлета: Очерк онтологической поэтики

Книга является продолжением предыдущей книги автора – «Вещество литературы» (М.: Языки славянской культуры, 2001). Речь по-прежнему идет о теоретических аспектах онтологически ориентированной поэтики, о принципах выявления в художественном тексте того, что можно назвать «нечитаемым» в тексте, или «неочевидными смысловыми структурами». Различие между двумя книгами состоит в основном лишь в избранном материале. В первом случае речь шла о русской литературной классике, здесь же – о классике западноевропейской: от трагедий В. Шекспира и И. В. Гёте – до романтических «сказок» Дж. Барри и А. Милна. Героями исследования оказываются не только персонажи, но и те элементы мира, с которыми они вступают в самые различные отношения: вещества, формы, объемы, звуки, направления движения и пр. – все то, что составляет онтологическую (напрямую нечитаемую) подоплеку «видимого», явного сюжета и исподволь оформляет его логику и конфигурацию.

Леонид Владимирович Карасев

Культурология / Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука
Япония: язык и культура
Япония: язык и культура

Первостепенным компонентом культуры каждого народа является языковая культура, в которую входят использование языка в тех или иных сферах жизни теми или иными людьми, особенности воззрений на язык, языковые картины мира и др. В книге рассмотрены различные аспекты языковой культуры Японии последних десятилетий. Дается также критический анализ японских работ по соответствующей тематике. Особо рассмотрены, в частности, проблемы роли английского языка в Японии и заимствований из этого языка, форм вежливости, особенностей женской речи в Японии, иероглифов и других видов японской письменности. Книга продолжает серию исследований В. М. Алпатова, начатую монографией «Япония: язык и общество» (1988), но в ней отражены изменения недавнего времени, например, связанные с компьютеризацией.Электронная версия данного издания является собственностью издательства, и ее распространение без согласия издательства запрещается.

Владимир Михайлович Алпатов , Владмир Михайлович Алпатов

Культурология / Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука

Похожие книги