Читаем Гоголь в тексте полностью

И. Золотусский по этому поводу пишет: «Не рискнем утверждать, что Гоголь изобразил здесь кружок Петрашевского, но некоторые совпадения в составе участников и в программе «общества» и кружка налицо (…) Цель «общества» – доставить счастье всему человечеству» – цель учения Фурье. А именно этим учением был «опьянен» руководитель кружка Петрашевский, а одно время и Федор Михайлович Достоевский (…) Нельзя не учесть того, что второй том «Мертвых душ» создавался как раз в конце 1840 – начале 1850 годов, когда арест петрашевцев, а затем и суд над ними (1849) сделались предметом разговоров в обеих столицах»[129]. И. Золотусский не сравнивает Тентетникова с Раскольниковым, однако в нашем случае важно то, что сама тема возмущения персонажа против государственного устройства – общая. У Гоголя речь идет о целом «тайном обществе» – отсюда и соответствующий масштаб: забота обо всем человечестве. В романе Достоевского, где действует одиночка масштаб тоже присутствует, но все же поменьше. Из начала шестой главы: «Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц…». Сравнивая два этих описания, можно сказать, что юный, не определившийся пока еще в жизни Тететников мыслит в том же направлении, что и уже «дозревший» до настоящего дела Раскольников.

Если перебрать в уме всех заметных персонажей Гоголя и Достоевского, то – наряду с Чартковым – ближе всех друг к другу окажутся Тентетников и Раскольников. Ближе не в состоявшейся, прописанной судьбе, а в ее истоке, в начале, в самой возможности движения характера именно в эту сторону.

Конечно, не все одинаково в характерах Тентетникова и Раскольникова. Первый превратился в обленившегося помещика, второй – взял в руки топор. Обобщая ситуацию, можно сказать, что в герое «Преступления и наказания» есть именно развитие, переосмысление того, что деталями явилось в портрете персонажа из второго тома «Мертвых душ». И если это так, то и от Тентетникова в том числе – персонажа, в русской литературе не очень известного, – тянутся смысловые ниточки к знаменитому герою «Преступления и Наказания» – Родиону Романовичу Раскольникову.

* * *

Если сравнить между собой фамилии героя Достоевского и героя Гоголя, то в них также обнаруживается некоторое – хотя и условное – сходство. У Гоголя нет более фамилий, похожих на Тентетникова, у Достоевского – на Раскольникова. Обе фамилии четырехсложные, обе заканчиваются четырьмя одинаковыми буквами. Что же касается первой части фамилии, то здесь сходство имеет не буквенный (звуковой), а смысловой характер, хотя к звуку это и имеет определенное отношение.

Герой «Преступления и наказания» более всего связан с двумя вещами, ставшими его своего рода эмблемами. Это топор и колокольчик. Последний особенно важен, и если сравнивать его с другими значащими предметами (тот же топор, камень во дворе дома, «заклад» и др.), то по своей значимости он превзойдет их всех. Раскольников звонит в колокольчик особым образом, звонит многократно и громко («в колокольчик стал звонить мало не оборвал»), специально приходит после убийства, чтобы еще раз позвонить (звонил с особым болезненным наслаждением). Смысл «раскалывания» в данном случае может быть отнесен и к удару топором по голове (Раскольников тот, кто раскалывает), и к самому колокольчику, за которым проступают очертания церковного колокола, а вместе с ним и надежды на восстановление падшего человека[130]. Иначе говоря, звон – колокольчика или колокола – так или иначе прослушивается в фамилии героя «Преступления и наказания»; думая о Раскольникове, мы невольно слышим звук того самого колокольчика и ощущаем, хотя бы и на подсознательном уровне, смысл «раскалывания».

Если держаться предположения о том, что кое-что из Тентетникова перешло в Раскольникова, то, помимо общего окончания («ников»), первая часть фамилии гоголевского героя также приобретает новое смысловое измерение. Тен-тет-ников. В русском языке словосочетания «тен-тен» или «тень-тень» (а ближе к этой фамилии ничего не подберешь) означают «звон», а глагол «тенькать», как пишет В. И. Даль, – «звонить, бреньчать, по(пере)званивать», «теньтень» – звон колокольчика»[131]. Таким образом, в фамилии «Раскольников» можно услышать отзвук фамилии гоголевского персонажа. Разница в интенсивности звучания: на смену слабому «тень-канью» гоголевского персонажа приходит раскалывающий колокол удар героя Достоевского.

* * *

Скорее всего, я не взялся бы за эти заметки, если бы не одна фраза, с которой, собственно, и началось движение в избранном направлении и появились все те детали и соображения, которые были изложены выше. Фраза эта, как бывает в таких случаях, запоминающаяся, выделенная, до известной степени эмблематическая.

Перейти на страницу:

Все книги серии Studia Philologica

Флейта Гамлета: Очерк онтологической поэтики
Флейта Гамлета: Очерк онтологической поэтики

Книга является продолжением предыдущей книги автора – «Вещество литературы» (М.: Языки славянской культуры, 2001). Речь по-прежнему идет о теоретических аспектах онтологически ориентированной поэтики, о принципах выявления в художественном тексте того, что можно назвать «нечитаемым» в тексте, или «неочевидными смысловыми структурами». Различие между двумя книгами состоит в основном лишь в избранном материале. В первом случае речь шла о русской литературной классике, здесь же – о классике западноевропейской: от трагедий В. Шекспира и И. В. Гёте – до романтических «сказок» Дж. Барри и А. Милна. Героями исследования оказываются не только персонажи, но и те элементы мира, с которыми они вступают в самые различные отношения: вещества, формы, объемы, звуки, направления движения и пр. – все то, что составляет онтологическую (напрямую нечитаемую) подоплеку «видимого», явного сюжета и исподволь оформляет его логику и конфигурацию.

Леонид Владимирович Карасев

Культурология / Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука
Япония: язык и культура
Япония: язык и культура

Первостепенным компонентом культуры каждого народа является языковая культура, в которую входят использование языка в тех или иных сферах жизни теми или иными людьми, особенности воззрений на язык, языковые картины мира и др. В книге рассмотрены различные аспекты языковой культуры Японии последних десятилетий. Дается также критический анализ японских работ по соответствующей тематике. Особо рассмотрены, в частности, проблемы роли английского языка в Японии и заимствований из этого языка, форм вежливости, особенностей женской речи в Японии, иероглифов и других видов японской письменности. Книга продолжает серию исследований В. М. Алпатова, начатую монографией «Япония: язык и общество» (1988), но в ней отражены изменения недавнего времени, например, связанные с компьютеризацией.Электронная версия данного издания является собственностью издательства, и ее распространение без согласия издательства запрещается.

Владимир Михайлович Алпатов , Владмир Михайлович Алпатов

Культурология / Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука

Похожие книги