Читаем Гоголь в тексте полностью

В «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» в начале первой главы дан взгляд на сверкающую бекешу Ивана Ивановича. Вторая глава повести начинается с того, как Иван Иванович лежит под навесом и перебирает в уме свои богатства (коморы, сараи, живность и пр.). «Чего ж еще нет у меня? Задавши этот глубокомысленный вопрос, Иван Иванович задумался; а между тем глаза его отыскали новые предметы, перешагнули чрез забор в двор Ивана Никифоровича и занялись невольно любопытным зрелищем», а именно рассматриванием предметов, которые один за одним выносила соседская баба. Тут важно слово «невольно», в данном случае, вопреки строю языка, оно должно быть отнесено не к глазам, а, скорее, к самому Ивану Ивановичу. Он вроде бы и не хотел глядеть, но стал глядеть «невольно». Можно сказать, что глаза действуют сами по себе, независимо от воли их хозяина: сначала они сами «отыскали новые предметы», а затем «перешагнули чрез забор» и занялись рассматриванием чужих вещей. Собственно, из-за этой присваивающей особенности взгляда Ивана Ивановича и заварилась вся история: увидеть ружье в данном случае означало иметь его.

Другой смысловой акцент, но в рамках все той же темы «зрения-поглощения» сделан в начале второй части «Портрета». Здесь идет речь об «аукционной продаже» картин и других предметов искусства и о тех, кто хотел бы все это купить: «Длинная зала была наполнена самою пестрою толпою посетителей, налетевших как хищные птицы на неприбранное тело». Сравнение как нельзя кстати, поскольку речь идет именно о взгляде, о рассматривании картин, которые посетители желали бы приобрести себе в собственность. Да и в портрете старика именно его «взгляд», «глаза» становятся главным предметом рассматривания. Они приковывают к себе внимание зрителя, заставляют его смотреть именно в глаза портрета. Это то, что можно назвать «экспансией взгляда», его способностью «овеществляться» и переселяться внутрь другого человека. У старухи из «Страшной мести» глаза были как «железные клещи», которые тянулись к тому, на кого она смотрела. В «Портрете» «клещей» нет, но движение глаз, понятое не как метафора, а как реальное вещественное перемещение, показано вполне явно. Рассматривавшие портрет посетители были «поражены необыкновенной живостью глаз. Чем более всматривались в них, тем более они, казалось, устремлялись каждому во внутрь». В том же в «Портрете» приятель художника оценивает его работу на предмет сходства портрета и портретируемого: «Ты ему просто попал не в бровь, а в самые глаза залез». Здесь же должен быть упомянут и учитель маниловских детей, который, как пишет Гоголь, «хотел вскочить в глаза» к ребенку в тот момент, когда ожидал от него правильного ответа. Наконец, в «Вие» описан взгляд убивающий. От сидевшего в меловом круге Хомы требовалось лишь одно – не смотреть на Вия, в этом было его спасение. Вию тоже нужно было одно – увидеть Хому, поймать его взглядом, и когда ему это удается, его взгляд становится орудием убийства.

Итак, взгляд присваивающий, поглощающий, переводящий внешний мир внутрь смотрящего. Теперь, наверное, самое время вспомнить о названии настоящих заметок, где слово «поглощение» связано со словом «сюжет».

Что понимать под «сюжетом», если брать этот термин в самом расширенном понимании? Скорее всего, описание некоторой последовательности событий, у которой есть начало, середина и конец. Но если «середина» есть нечто длинное и размытое, то завязка истории и ее развязка достаточно конкретны и оформлены. Этим обстоятельством и продиктован наш особый интерес к началу и концу повествования – к точкам, где нечто существенное, решающее в сюжетном плане, дает себя увидеть едва ли не сразу (по сравнению с размытостью «срединного» течения сюжета). Начало гоголевского текста, то есть целого рассказа, главы или эпизода, во многих случаях оказалось связано темами зрительного присвоения. Гоголевский глаз (или глаз гоголевского героя) жадно смотрит на мир и поглощает его. И чаще всего, как это было показано ранее, предметом поглощения оказывается то, что оказывает на глаз наивысшее воздействие, – блеск, сияние, разноцветье. Но что значит «поглощать» или «присваивать», если перевести это на язык телесности, как не «поедать»? Так сама собой в «сюжете поглощения» объявляется тема зрения как поедания[39].

<p>Зрение как поедание</p>

В принципе, поедание – частный случай поглощения, однако мне хотелось выделить эту тему особо, поскольку именно она вписана в тот ряд телесных аналогий, который мы рассматриваем.

Перейти на страницу:

Все книги серии Studia Philologica

Флейта Гамлета: Очерк онтологической поэтики
Флейта Гамлета: Очерк онтологической поэтики

Книга является продолжением предыдущей книги автора – «Вещество литературы» (М.: Языки славянской культуры, 2001). Речь по-прежнему идет о теоретических аспектах онтологически ориентированной поэтики, о принципах выявления в художественном тексте того, что можно назвать «нечитаемым» в тексте, или «неочевидными смысловыми структурами». Различие между двумя книгами состоит в основном лишь в избранном материале. В первом случае речь шла о русской литературной классике, здесь же – о классике западноевропейской: от трагедий В. Шекспира и И. В. Гёте – до романтических «сказок» Дж. Барри и А. Милна. Героями исследования оказываются не только персонажи, но и те элементы мира, с которыми они вступают в самые различные отношения: вещества, формы, объемы, звуки, направления движения и пр. – все то, что составляет онтологическую (напрямую нечитаемую) подоплеку «видимого», явного сюжета и исподволь оформляет его логику и конфигурацию.

Леонид Владимирович Карасев

Культурология / Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука
Япония: язык и культура
Япония: язык и культура

Первостепенным компонентом культуры каждого народа является языковая культура, в которую входят использование языка в тех или иных сферах жизни теми или иными людьми, особенности воззрений на язык, языковые картины мира и др. В книге рассмотрены различные аспекты языковой культуры Японии последних десятилетий. Дается также критический анализ японских работ по соответствующей тематике. Особо рассмотрены, в частности, проблемы роли английского языка в Японии и заимствований из этого языка, форм вежливости, особенностей женской речи в Японии, иероглифов и других видов японской письменности. Книга продолжает серию исследований В. М. Алпатова, начатую монографией «Япония: язык и общество» (1988), но в ней отражены изменения недавнего времени, например, связанные с компьютеризацией.Электронная версия данного издания является собственностью издательства, и ее распространение без согласия издательства запрещается.

Владимир Михайлович Алпатов , Владмир Михайлович Алпатов

Культурология / Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука

Похожие книги