Гоголиада

Белый Дворник подошёл к оправившейся от потрясения кокетке, взял её за запястье (причём девушка подняла к небу глаза от жеманства) и пощупал её пульс.

— Вижу, — сказал Дворник и ещё раз кивнул.

— Необъяснимо! — защебетала девушка на ухо Гоголиаде, — Он меня потрогал! Руками потрогал меня! Раньше никто, кроме тебя, нас видеть не мог…

Трогать её, видимо, также не могли. Лили погладила пальчиками себе запястье в том месте, где Дворник обнаружил пульс, выпрямила позвоночник как стебелёк и кокетливо поинтересовалась у мужчины:

— Как я выгляжу?!

Белый Дворник просто застыл в восторге и больше ничего не говорил. Лили приготовилась расстроиться и толкнула хозяйку в плечо:

— Он что, видит меня, но не слышит?..

Гоголиада снова взяла учительский тон, только теперь он не был похож на игру:

— Вы её слышите?

Белый Дворник снова кивнул.

— Кто вы? — лицо писательницы стало серым.

— Ты кто? — эхом повторила вопрос девушка и застенчиво улыбнулась.

— А ты кто? — спросил Белый Дворник девушку и потупил глаза.

— Кто вы!? — отрывисто и строго воскликнула Гоголиада.

— Ты кто-о? — нараспев повторила девушка и покраснела.

— А ты кто? — отозвался Белый Дворник, продолжая то опускать очи долу, то разглядывать розовые туфли незнакомки-Лили.

— Кто вы?! — Гоголиада.

— Ты кто-о-о? — девушка.

— А ты кто? — вторил Белый Дворник и откручивал у метлы ветку.

Гоголиада как-то вмиг потеряла интерес ко всему происходящему. Она отошла от присутствующих, прошла к столу, села, залпом выпила остывший чай и произнесла тихо, словно ставя точку:

— Вы такой же, как они…

Белый Дворник развёл руками и улыбнулся Гоголиаде:

— А я тут вот… подметаю.

Но девушка, видимо, решила не сдаваться ни за что. Она всплеснула руками и залезла на стол с ногами, причём Гоголиада едва успела убрать со стола бьющуюся посуду.

— Подме-таю!.. Как романтично!.. — прорвало молодую красавицу. — Я ждала! Я провела свои страстные ночи одиночества, оди-ночества, облака, плыли зловещие облака, ужасные кучи пара надо мной и я думала: это знак(!), он не придёт! Или нет, нет, придёт, разгонит все тучи, разметёт их с запада на восток и выйдет с горячими пальцами к моему ложу, а я… вот она я… в пеньюаре, лежу и благоухаю, как зимняя роза, отогрей зимнюю розу! Зима, ты видишь?! Эта ужасная, холодная зима! Немедленно отогрей розу!! Отогрей зимнюю розу!!!

— Лили, прекрати… — устало сказала Гоголиада распоясавшейся кокетке и, Дворник узнал, как эту кокетку зовут.

— А чего он хочет?!! — вдруг, резко перестав паясничать, грозно спросила Лили.

Белый Дворник, видимо, пропустил последний вопрос Лили, впрочем, как и всё, что она тут наболтала. Он подошёл к Гоголиаде и шёпотом спросил у неё:

— Это твоя подруга?

Лили трусцой подбежала к Гоголиаде и зашептала в другое ухо:

— Я же подруга твоя, ну скажи ему, что я твоя подруга!

Где-то рядом снова полыхнула молния и раздался оглушительный гром, заполнив все закоулки огромного дома. Гоголиада вскинулась и гневно закричала:

— Не смей меня так называть! Я тебе больше, чем старшая сестра, я тебе больше, чем мать!

Лили гипертрофировано, с размаху упала на колени перед Гоголиадой и, взахлёб рыдая, запричитала:

— Ах, простите меня, пожалуйста! Я же только в начале вашего жизненного пути! Я же не понимаю ещё ничего, я же всё за монету принимаю! Я-то подумала: вы снова влюбились, вас снова обманут, а это просто вонючий дворник, вам просто скучно и хочется пофлиртовать, как я могла поду-ума-ать!

Гоголиада взяла голову Лили в свои руки, уткнула её заплаканное лицо себе в колени.

— Прекрати… что же вы меня в покое не оставите?.. вы мне даже забыться не даёте ни на секунду, я ещё не стара, мне надо жить, мне надо радоваться жизни этой поганой, я устала от вас! — и, подняв голову вверх, обрушилась на небо, — Память моя! Сволочь! Память моя, ты мне осточертела!!!

А потом, снова уронив очи долу, писательница погладила кудряшки Лили и уже в сторону, в пространство, плача тихо, почти беззвучно, прошептала:

— Отвяжись от меня, наконец! Оставьте меня… В покое…

Лили поднялась с колен, присела рядом с Гоголиадой, спина к спине и плакала уже по настоящему, всё её юношеское жеманство как рукой смахнуло:

— Как же мы оставим тебя? Ведь мы только твои, мы всегда с тобой, кто мы без тебя? Ведь ты влюбляешься, и я влюбляюсь, ты страдаешь, и я страдаю… я уже расту от страдания, я переполняюсь твоим страданием, я уже, право, самоё страдание! Всё, что есть во мне хорошего, приятного, трепетного, звенящего, вдохновенного, всё это уже просто написано и — всё! Как я всё это вспомню, если страдание стало моей сутью? А ты всё пополняешь это уже переполняющее меня зелье, эту отраву! Не мы тебя должны оставить, а ты должна нас успокоить.

Тишина в замке.

И только слёзы гулко звенят, ударяясь о каменный пол.

Всё это время Белый Дворник стоял за спиной у дам и гладил по голове то одну, то другую: как им помочь или чем их утешить, понять ему было трудно.