Гойда

Дуня потупила взгляд в землю и кивнула.

– Так ведь… – робела девушка.

Фёдор вздохнул да замотал головою.

– Ежели и будут донимать тебя, пущай из любопытства пустого, так и молви – во связи мы, – понизив голос, произнёс Басманов.

Дуня свела брови, подняв взгляд на опричника.

– Но ведь, Фёдор Алексеич… – смятение наполнило её юное лицо.

– Неужто не по душе тебе, что никто иной не тронет даже края твоего сарафана, ежели будут слухи плести о нашей близости? А впрочем…

Опричник тотчас же будто исполнился смущения, поражённый своими словами. Прикрыв рот, замотал головою, силясь воротить слова назад.

– Хотя… Нет-нет, брось, пустое оно… – молвил Фёдор.

Обернувшись на крестьянку, Басманов вздохнул да повёл рукою по мягким волосам.

– Неча мне тебя пуще прежнего позорить, – тихо приговаривал он.

– Что же вы, Фёдор Алексеич, потешаетесь над бедной дурочкой? – пролепетала Дуня. – Нету у меня ни отца, ни мужа, ни брата, неужто оттого сладостнее обиду причинять мне? Что ж, Фёдор Алексеич, не знать тебе участь мою?

– Знаю, – кивнул Фёдор, ничуть не тронутый. – А посему сдаётся мне, не прочь ты обзавестись другом добрым. Тем паче что ты в немилость царскую впала, голубушка моя.

Дуня потупила взор, внимая каждому слову опричника.

– Ты с Глашкой знаешься? – спросил Басманов.

Она кивнула, не смея поднять глаз.

– От это очень славно, – с улыбкой в голосе молвил Фёдор. – Стало быть, и за выводок её знаешь чего?

Дуня сглотнула, и ручка её нежная дёрнулась сама собой да повелась по затылку.

– Старшой детина, Юрка, на конюшне служит, дочки в прислугах шитьём заняты, – говорила Дуня.

В речи ей неча было стыдиться, и всяко неведомый жар снедал её, и чудилось ей, что греховно каждое слово, слетавшее с её уст.

– Вот как… – протянул опричник.

Фёдор усмехнулся и коснулся волос девицы. Она не смела противиться, но не сводила настороженного взгляда с юноши. Басманов мягко коснулся губами её лба. До него донёсся мягкий аромат луговых цветов, что пестрели в венке на голове Дуни.

– Изволь… – произнёс Фёдор, осторожно снимая венок с неё.

Крестьянка будто окончательно и вовсе потерялась, не ведая, чего хочет учинить Басманов, да всяко знала – не противиться никому из братии. Она лишь распутала пару прядей, что уцепились за стебельки, да с тем и отдала венок.

– И коли утомишься боле всякой меры, – произнёс Басманов, разглядывая разноцветные пятнышки отдельных бутонов, – можешь вечерами заглядывать в мои покои по моему велению.

– Б… Благодарю, Фёдор Алексеич… – произнесла Дуня, всё ещё не беря в толк слова опричника.

Юноша коротко кивнул, последний раз окинул крестьянку своим взором да оставил её меж белоснежных тканей, что сплошными полотнами колыхались от слабого ветра.

* * *

– Раскаялся в содеянном, – произнёс Малюта, идя по правую руку от государя. – Да выложил всё, окаянный, как с сукиным сыном этим, братом своим, да метнулися к Жигимону проклятому.

Иоанн шёл по коридору, минуя один за другим арочные пролёты. Ласковое солнце то и дело освещало его суровое лицо. Взгляд его был несколько опущен, как уж привык государь глядеть чуть в землю, ибо великий рост его к тому приводил. Стук посоха о каменный пол вторил каждому шагу. Вёл свой рассказ Малюта, покуда сошли они с царём на белокаменную широкую лестницу. Тут-то и поднял Иоанн взгляд, ибо завидел, кто вышел им навстречу.

Малюта же тотчас умолк, также завидев Фёдора Басманова, и всё в облике его было б обыкновенным – то же чёрное облачение поверх красной шёлковой рубахи, те же сапоги, что часто красовались на ногах у братии, да только голову юноши украшал букет полевых цветов. Басманов отдал поклон, ступил на лестницу. Иоанн ответил коротким кивком и вновь обратился взором к Малюте, готовый внимать советнику своему. Фёдор же продолжил своё восхождение по лестнице.

И будто бы ведал о том Басманов, да как разминулся с государем, оступился, ибо ощутил ногою учинённую преграду. Ловко ухватился Фёдор за перила, оттого и не рухнул на пол, да тотчас же бросил взгляд на Иоанна. Царь медленно обернулся через плечо. Была всё же в той улыбке, с которою он глядел на Басманова, ребяческая, едва ли не детская жестокость. Фёдор же лишь усмехнулся, твёрдо вставая на ноги. Белою рукой поправил он волны вороных волос своих, а с тем и венок, съехавший набекрень.

– Чьи имена названы были? – спросил Иоанн Малюту, да не сводил взгляда с Фёдора.

Скуратов стоял в замешательстве и потирал рыжую бороду, не ведая, истинно ли внимает его словам государь, да продолжил речь свою лишь после того, как этот юнец уж вновь поклонился и скрылся с глаз долой.

* * *