Гойда

Морозов оторопел, а вместе с ним и опричники. Фёдор зорко примечал перемену на лицах братии. Оживление то коснулось и владыки. Они вскользь с Басмановым пересеклись взглядами, храня их уговор накануне. Премного ж занимался владыка сей беседою и премного позабавился, видя, в какое смятение вогнан Морозов.

– Да в самом деле, Миш, – вступился Алексей, – будто б мало забав? Пойдём же, выпьем за упокой племяшки твоего. Ни к чему же нам вражда меж собою.

– Пущай уж так, – молвил Михаил, – да токмо я, Алёша, иного толку. И ежели кто зло свершит сроднику моему, куму, племяннику, брату али сыну, я не буду на то закрывать глаза, пируя беспечно!

Алексей ухмыльнулся на эти слова, прихватив за грудки Морозова.

– Слушай-ка, ёрая ты расщеколда! – пригрозил Басман, как прерван был ударом посохом оземь.

С хриплым рыком да оскалом Алексей разжал кулак, оттолкнув Морозова прочь от себя, да отошёл.

– Али грызню устроили – так вольно ж вам! – молвил Иоанн, взводя руку. – А коли нет, так рассудим всё кулачным боем.

Генрих да здоровяк, нанятый супротив него, пристально глядели на крепостную стену, всё выжидая знамения царского. После отмашки бойцы сцепились и в несколько мгновений предались такой ярости, что сподобились лютому зверью. В ловкости и проворности Штаден много превосходил врага да всё же пропустил пару ударов. Впрочем, и здоровяку прилетело недурно – один удар особо ловко пришёлся в висок, да с рассечённой брови кровь алая так и хлынула, слепя да щипля очи. Генрих меж тем вдарил ещё, и вновь, и поспел сторониться от удара.

– Продует немец, – угрюмо бросил Малюта.

– Тьфу тебе на язык! – отрезал Фёдор.

Скуратов покосился на Басманова да ухмыльнулся. Точно назло, именно в этот момент Генрих пропустил удар в грудь, и уж нынче неча было отрицать – подкосился, согнулся, держась за грудь. Громила тотчас же ухватил немца за руку да перекинул через себя. Омерзительному хрусту вторил дикий рёв, сорвавшийся с уст Генриха.

Фёдор метнул короткий взор на государя, и Иоанн ответил коротким кивком. Заручившись сей поддержкой, молодой Басманов лихо да пронзительно присвистнул. Прежде чем кто успел опомниться, в воздухе встал лай.

Ворота, смежные с оградою для боя, приотворились, спуская собачью свору. Звери ворвались, мечась в ограде. Лишь две души ведали, что сему суждено свершиться, иные же предстали пред лютой жестокостью, с которой животные вгрызлись в здорового чужака.

Немец же лежал ничком на земле. Либо он не спешил, либо ему попросту не было сил нынче подняться. Заслышав шавок, Генрих едва-едва улыбнулся сквозь кровь. Собаки узнали Штадена и посему не нападали на него. Здоровяк их много больше занимал, тем паче что тех коротких мгновений его оцепенения с лихвой хватило, чтобы мёртвой хваткой вгрызться в него.

Морозов оглянулся на владыку, и уж было опричник набрал воздух в грудь, чтобы распалиться негодованием, как с первого взгляда было видно – то было с дозволения, ежели не прямого приказа царского. Иоанн широко улыбался, и жаркий пыл очей его всё боле и боле делался живым, покуда несчастный здоровяк обращался обезображенной грудой мяса. Сухая пыльная земля жадно глотала его кровь и покрылась чёрными пятнами.

Генрих, пущай и не без труда, поднялся на ноги и опёрся рукою об ограду – вторая безжизненно висела и, к холодящему ужасу, казалась чуть длиннее, нежели до схватки. Тем не менее немец стоял на ногах, пущай и шатко, а враг раздирался голодною сворой собак.

Морозов злобно глядел вниз и резко вздрогнул, когда чья-то рука опустилась ему на плечо.

– А я ж от чистого сердца готов был уплатить, – молвил Фёдор. – Хоть как-то скрасить горе поражения.

Михаил усмехнулся, сплюнув на пол.

– А ты подлый чёрт, Басманов, – бросил Морозов, толкнув Фёдора в плечо.

После сего Михаил отдал поклон царю да спешно пошёл вон. Кому-кому, а ему уж точно неча было глядеть боле. Фёдор с усмешкою принял те слова да смотрел вслед опричнику.

* * *

Генрих зашипел от боли, когда Алёна затягивала перевязь на его плече. Девушка хмуро оглядывала тело опричника. На нём уж выступили кровавые подтёки, а каждый вздох отдавал хрипом.

– Живой? – вопрошал Басманов, переступая порог покоев немца.

Генрих усмехнулся, глядя исподлобья, да кивнул. Басманов поставил два ведра с чистой водою подле Алёны.

– Лучше бы выпивки принёс, – вздохнул немец. – Ты кравчий, в конце-то концов!

Фёдор усмехнулся бодрости духа друга. Было что-то во взгляде его, какое-то живое упоение битвой. Глаз залился кровью, но взор был уставлен куда-то в тёмный угол под потолком, под каменным сводом. Видать, пылкость, не остывшая ещё с бою, пьянила, притупляла ту боль, которая, несомненно, терзала Генриха изнутри.

– Сукин ты сын, – усмехнулся Басманов, отходя к выходу.