Гойда

Басманов не спеша опустился за стол подле Афанасия. Князь не проронил ни слова, пока Фёдор, видно, всё же малость разделял его волнения. Басманов глядел на холодное стекло, прислушиваясь к горячему послевкусию, что до сих пор стояло в горле.

– Да не, – молвил Фёдор, поднеся горлышко к носу, – на сей раз и вкус, и дух иной.

Афанасий будто ничего и не слышал да просто поглядывал – не станет ли дурно Фёдору. Наконец отчаяние али смирение – лишь Богу известно, да всяко князь глубоко вздохнул да принялся беглым взглядом что-то выискивать.

– Хоть бы, хоть бы… – пробормотал Афанасий, пододвигая две чарки, покоившихся на столе всё это время.

Фёдор ухмыльнулся, поведя бровью.

– Да, точно иное на сей раз, – молвил Басманов, разливая самогон по чаркам, – да и нету никакого проку нас травить нынче.

Они сомкнули чарки, разом испив до дна. Обоих пробрало едким жаром. Вяземский поморщился от забойного пойла и всячески пытался развеять крепкий дух спиртного. Фёдор резко присвистнул, вдарив ногой об пол, и, не сильно выжидая, вновь наполнил чарки.

– По какому хоть поводу нажраться-то решил? – спросил Афанасий, глядя на то.

– Тебя послушать, я будто бы шибко часто нажираюсь, – ответил Басманов с шутливою обидой в голосе.

– Редко да метко, Федор Алексеич, – чуть ухмыльнулся Вяземский, поднимая свою чарку.

Басманов усмехнулся ему в ответ, чуть обведя комнату взором и будто припоминая былое.

– Да право же, Афанасий Иваныч, когда ж я впрямь уж чтоб в дрова? – Юноша повёл плечом и уж было хотел испить, как мысль его остановила.

Вяземский глядел пред собой, точно и не помышлял, о чём Басманов призадумался.

– От припомнил, – продолжил Фёдор, – разве что уж давнишний случай. Ещё зимою, помнится.

За сим же Басманов украдкой поглядывал за князем. Тот лишь пожал плечами.

– Точно зимою, – кивнул он, – помнится, тогда ещё в снегу и прикорнул. С утра то и было толков, что сдох бы понапрасну, окочурившись.

– Ну, не сдох же? – молвил Вяземский, поднимая чарку.

Фёдор с улыбкой стукнул своей чаркой.

– Спасибо, Афонь, – молвил Басманов и залпом испил огненного пойла.

– Пустяк, – отмахнулся Вяземский, глотнув самогона.

Фёдор пару раз ударил об стол, ибо выпивка пробрала недурно. Самогон отдавал доселе невиданным вкусом, который раскрывался лишь опосля, растекаясь по горлу. Басманов широко раскрыл глаза, замерев на месте, ибо стук не стих, пущай опричник уж не бил об стол.

Не сразу смекнув, откуда продолжается стук, Фёдор уж было порешил, что и впрямь больно резво напился самогону. Покуда Басманов сознавал, что к чему, Афанасий велел войти. На пороге стал крестьянский и, отдав поклон, просил Фёдора Алексеича.

– И кто же просит? – вопрошал Басманов.

– Андрей Володимирович, боярин, – поклонился холоп.

* * *

– Я это… – молвил Басманов, едва появившись на пороге, как Генрих заключил его в крепкие объятия, едва ль не повалив с ног.

Фёдор малость опешил, но вскоре обнял в ответ.

– Спасибо тебе, Тео, – тихо прошептал Генрих с большою, пылкой пламенностью в голосе.

Басманов крепче сжал объятья, хлопнув Штадена по спине. На сём они малость отстранились друг от друга, и Фёдору хватило одного взгляда, чтобы разуметь, как же в итоге поступил Генрих.

– Дура она, конечно, – молвил Басманов, разводя руками, – колдовать, да под самым носом у опричников!

Генрих слабо улыбался, мотая головой, точно до сих пор не веря.

– Но она тебя, видать, и впрямь любит, – молвил Фёдор, пожав плечами.

– И, видать, сам дурак, – пожал плечами немец.

Штаден успел уж выпить изрядно. Лицом его овладел какой-то светлый, добрый покой.

– До сих пор она верна мне, – молвил немец, – и посему нету мне резону не верить ей.

Фёдор кивнул да, склонив голову, призадумался.

* * *

Река текла мерным своим потоком. Малюта, стоя на безлюдной мостовой, поглядывал в воду. В этот тихий ранний час Москва безмолвствовала и будто бы боялась ещё выходить из дома. Двери да окна были затворены. На улицах коли и повстречать кого – так тех, кто с нощи не ложились.

«И всё же не сходится…» – думал про себя Малюта, бредя вдоль реки одинокой и угрюмой мрачной тенью.

Покуда утро медленно и лениво занималось, Скуратов припоминал, как накануне по-свойски вёл беседу с девкой-доносчицей. С одного взгляда ясно стало Григорию – ты токмо посильнее надави, так уж всю подноготную выдаст.

«И всяко, от же дрянная потаскуха, до последнего стояла на своём, что, мол, видела колдуний воочию…»

Тихие переулки хранили в своей тени лоскуты утреннего тумана.

«От же ж что много вероятнее…»

Ежели уличной девке и впрямь не было никакого проку врать, то этот паршивый щенок басманский, вот тут-то чёрт ногу сломит. Неужто и впрямь ничего не видал? Да притом сам же водил хороводы у реки – пущай и с царского дозволения. Куда же то подевалось? Нечисто тут что-то, ох нечисто. Да к тому же годок-то назад колдуна-то не сберёг. Понемногу всё складывалось – кто-то врёт – али девка, али Фёдор.

«Да впрямь, какая ж это сила должна царю настолько разум задурманить, чтобы держать совет с…» – Малюта сам усмехнулся, до чего поганые мысли занимали ум его.