Гойда

– Отстань от боярина! – Глаша бросилась следом за непослушным чадом да не поспела.

Мальчуган уж толкнул Алексея в плечо, и тотчас же Глаша оттащила сына прочь.

Всяко опричник уже отошёл ото сна и с грубой бранью приподнялся на ложе.

– Засранец, и что ж тебе, ублюдок, неймётся средь нощи-то? – Алексей сплюнул на пол.

– Помилуйте, боярин! Коль бы не поспел к вам, так Афанасий Иваныч высек бы до полусмерти!

– Афоня-то? – пробормотал Басман, проводя по лицу, да вновь оглядел мальчишку с ног до головы. – Говори уже, паскуда.

– Неча, боярин, говорить, – молвил мальчишка, замотавши головой, – токмо разбудить и было велено.

Алексей хмуро вздохнул, поглядывая на темень за окном.

«От же бесы – отчего ж не спится им?»

– Стало быть, – с грубым рыком Алексей насилу поднялся и сел в кровати, – Иваныч явиться просил?

Мальчонка вновь замотал головой, и на сём Басман замер. Сглотнув, он резко поднялся с кровати.

– Разбудить Фёдора, живо! А опосля, как станет на ноги, – бери ублюдков и поди-ка хоть куды – к речке постирай чего али сама надумай куда. Живо, гоп! – прикрикнул Алексей.

Глаша, не помня себя со страху, схватила сына за руку и в чём была, босая и простоволосая, лишь в сорочке да платке метнулась прочь безо всякого промедления.

* * *

Когда Иоанн прибыл в монастырь, его не встречал никто. Безмолвные стены угрюмо кутались в снег. Иоанн спешился, оставив Грома у ворот. Беспощадный жестокий мороз едва ли донимал владыку, удручённого думами пред самой тяжёлой исповедью. Страх не давал переступить порог святой обители. Иоанн не ведал, с какими словами обратиться к отцу Филиппу, примет ли святой отец его покаяние.

Сглотнув, владыка исполнился мужества. Двор безмолвствовал. Снег был убран. Владыка медленно ступал по скрипучей белизне, и вокруг не было ни души. Всё обратилось каким-то страшным, далёким и до жути живучим видением.

Никогда его сердце не полнилось таким благоговейным страхом. Осенив себя крестным знамением, владыка призвал всё мужество, чтобы переступить порог храма Господня. В этот утренний час не было прихожан. Иоанн встретился взглядом с исповедником. Высокая фигура ожидала, когда владыка исполнится воли и приблизится к нему. Монах выглядел устало, длинное одеяние ниспадало с опущенных плеч, а чёрный взгляд уныло и безразлично взирал по сторонам.

Однако стоило Иоанну приблизиться, как исповедник неведомо какой силой, да всяко преобразился. Верно, ему самому было тоскливо в этот предрассветный час. Иоанн глубоко вздохнул, не смея явиться к Филиппу без исповеди. Владыка сложил руки пред святым отцом и уж было собирался с духом, как на ладони его опустилось необъяснимое, но ощущалось всё взаправду.

Царь в ужасе отшагнул, ибо глаза его, и весь дух, и все чувства явственно путали его, заверяя, будто бы монах опустил в ладони владыке горячий кусок будто бы живой плоти в сгустках липкой крови. Не успел Иоанн и выдохнуть, как жуткое видение растаяло.

Царь стиснул зубы до скрипа, неволею отёр и без того чистые руки о подол своего одеяния и сжал кулаки. Дрожь не унималась, как бы ни был упрям и стоек владыка.

– Кто ты? – сквозь сбитое хриплое дыхание вопрошал монаха.

Иоанн бы не подивился, если бы святой отец исчез бы в тот же миг, точно звёзды с наступлением рассвета, но того не случилось.

– Отец Василий, – молвил исповедник, положа руку на сердце.

Иоанн злобно усмехнулся, скорее оскалился, и в тот же миг пристыдился собственного чувства. Сглотнув, он выпрямился, глядя на святого отца, и в один миг все мысли рассыпались, и царь не мог подобрать слов. Переведя дух, Иоанн прочистил горло и опустил взгляд.

– В чём хочешь покаяться, сын мой? – вопрошал святой отец.

– Во многом, – едва ли дав окончить, молвил царь, – слишком многом, отче, слишком многом.

Повисло молчание. Холодный ветер отчего-то был бесшумным в этих стенах. Глубоко вздохнув, Иоанн развёл руками.

– В душегубстве. В лютых и безбожных душегубствах, – царь говорил быстро, будто бы в бреду. – И нету им числа, отче. И да будет мне суд Божий – не было мне, как поступить иначе.

– Столь ли безволен ты, сын мой, яко глаголешь мне? – вопрошал монах.

Иоанн горько усмехнулся, и тяжкая боль тупыми когтями врезалась в сердце царское.

– Я уповаю на суд Господень, – молвил сипло владыка, – не справедливый, но милосердный.

– Был ли ты безволен, – вопрошал исповедник, будто бы не слыша Иоанна, – покуда слуга твой явился и убил отца Филиппа?

Иоанн замер. Слух оборвался, будто бы подле него разорвался тугой снаряд пороха. Звон заполнил всё собой. Незримое и неотвратимое удушье подступалось к горлу, окольцовывая его подлым змием. Взгляд слепо метался, не находя, за что зацепиться. Иоанн насилу обратил взор на отца Василия.

– Что?.. – вопрошал, нет, молил царь в глухом бессилии.

Отец Василий поджал губы, верно, сам пребывая в замешательстве.

– Неужто, царе, неведомо тебе, что чинят твои опричники? – в робости и со страхом, но всё же чётко молвил монах.

– Кто посмел? – стиснув зубы, вопрошал Иоанн.

– Молодой опричник не называл имени, – ответил отец Василий.