Гойда

Владыка не мог поверить, что мог узреть тело Алексея, но боле – выше его сил. Скуратов с поклоном внял царской воле. Прежде чем покинуть подвал, Иоанн уставился на Скуратова пустым взором.

– Спасибо, добрый мой Малюта, что сделал это заместо меня.

* * *

Это была очень длинная ночь. Иоанн стоял на коленях перед святыми образами. Молился ли владыка – ему самому не было ведомо. Но боле обращаться было не к кому, кроме безжалостно безмолвных образов, благословляющих всякое начинание.

Церковь принимала Иоанна, как принимает всякого грешника, но холодные стены не приносили ни утешения, ни смирения. Даже бесы отступились, и лукавые тени мерно дрожали от слабого света свечей, и никакая душа, ни живая ни мёртвая, не снизошла к Иоанну в ту беспробудную ночь. И так длилось столько, что Иоанн уже отчаялся ждать, когда уже небосвод в высоких окнах поддастся ранним сумеркам. Ведь даже зимние северные ночи когда-то должны смениться рассветом, но не в сей раз.

Иоанн чувствовал, как блаженное и желанное беспамятство сражает его. Всё стихло.

Владыка предался укутывающему небытию, пав на голом холодном полу, и будь на то его собственная воля – не пробуждался бы.

* * *

Малюта предстал пред своим владыкой. Иоанн сидел на троне, и будто бы силы окончательно покинули царя. Его руки, унизанные тяжёлыми золотыми перстнями с кровавыми камнями, безвольно лежали на подлокотниках. Царские очи казались ужасающе пустыми и бесстрастными. Этот нечеловеческий холодный и беспощадный взгляд пронзил Малюту насквозь.

– Что же сделалось? – вопрошал Иоанн, и речь его была медленной и тягучей.

Скуратов поклонился.

– Токмо сын признал, кудой вы едете, сделался сам не свой, – доложил Малюта, – Данилыч, Царствие ему, – Малюта перекрестился, – решился было потолковать с отпрыском с глазу на глаз. Видать, они повздорили о чём – нынче уж не сыскать. Да, видать, повздорили славно… Кто ж мог подумать, да что б…

Скуратов смолк, украдкой глядя на царя. Та непоколебимая отстранённость в царском взоре покоробила даже Григория. Опричник сглотнул, видя пред собой бездушное величие, нежели человека из плоти и крови. Иоанн с ужасающим равнодушием внимал своему слуге.

– На сей раз мы не поспели, – коротко молвил Скуратов.

Иоанн едва заметно развёл руками и глубоко вздохнул, постукивая пальцами по подлокотнику.

– Отец Филипп убиен, – молвил владыка.

Скуратов перекрестился, выдержав на себе государев взор.

– Ты боле всех того жаждал, Гриш, – протянул Иоанн.

Голос царя переменился нынче, и сейчас Малюта заверился – и впрямь голос стал ниже, жёстче, а речь сделалась медленнее.

– Раз шесть испрашивал у меня расправы над старцем? – вопрошал Иоанн.

– Али не больше, – согласно кивнул Малюта.

Иоанн оскалился в усмешке, дивившись дерзости опричника.

– И Фёдору было ведомо об том, – добавил Скуратов.

От этого имени Иоанн стиснул зубы до скрипа, поднялся с трона.

* * *

Старая кровь въелась чернотой в сталь. Иоанн глядел на клинок, пытаясь разуметь, что за тварь он прибил там, у ворот монастыря. Кругом всё безмолвствовало. В печи не трещали поленья, холодные сквозняки отставили свою беготню по коридорам, притихли. Чёрные пятна упрямо и безмолвно покрывали лезвие.

«Меч разил дух же, не плоть…»

Иоанн закрыл глаза, проваливаясь в глубокую унылую бездну. Сквозь толщу забвения он с трудом различал дни, летевшие одним тяжёлым кубарем. Неповоротливая горькая память блуждала, будто сквозь топи. Иоанн не различал дней. И не хотел бы. На кой чёрт? Али есть нужда отсчитать сорок дней? Быть может, тогда милосердие Господне пошлет ежели не радость, то покой растерзанной душе?

Слишком много молитв глухо канули в небытие. Иоанн внял, что был отвергнут Господом уже давно, много лет назад, но отчего-то нынче это горькое напоминание подло въелось в окаменевшее сердце. Чем нынче жило сердце Иоанна – и самому владыке было неведомо. Такого оглушительного отчаяния он не знал давно. Быть может, попросту не помнил.

Время, пущай государь и не вёл ему счёту, погрузило в отрешённость. Царь пялился на эти пятна, не ведая, играет ли с ним очередную жестокую шутку лукавый.

«Кого я убил?» – вопрошал Иоанн, пусто и безнадёжно.

Было бы странно, коли и впрямь был бы тому ответ. Ни живые, ни мёртвые больше не занимали его рассудок. Всё смолкло.

* * *

С Новгородом было покончено. Навек. Иоанн воротился в Москву.

Это была холодная весна. Самая холодная на его памяти. Снега будто больше не страшились солнечного жара и с присущим северу упорством грузились по земле тяжёлым ковром. Небо оставалось непробудно серым. Тоскливо тянулись дни, и небосвод то темнел, то мрачнел, но толку не было никакого. Рощи поздно и стыдливо показывали первые почки, и те отмерзали, ибо открылись раньше, нежели ласковое солнце было готово их принять.