Гойда

– То и делает тебя великим князем и царём, супротив супостата этого! Того гляди, любого же прирежет за трон свой!

– Грешно об том и помышлять мне, мама! – суетно перекрестился Владимир. – Грешно, грешно!

– А не грешно народ свой расхищать, изничтожать в муках на потеху?! – с усмешкою вопрошала княгиня, да будто бы ей воздуху не хватало. – То-то он, подобно царю христианскому, терзает рабов своих!

Не нашёл Старицкий, что и возразить. Тяжко давался ему всякий разговор с матерью, до того тяжко, что зарёкся он вступаться в споры с нею. Заместо того лишь отвёл взгляд в землю.

– Пущай, пущай не веришь ты старой да дурной матери! – всплеснула княгиня руками.

– Да матушка! – с мольбою воскликнул Владимир.

Ефросинья обернулась через плечо. Рыскала она взглядом, выискивая праздных холопов али иных ушей да глаз. После того же голос сделался её тише.

– Да, верно, и не ведаешь ты, сынок, – произнесла она, – что первые князья земские готовы тебя величать царём. И со мною согласны они, светлые мужи земли Русской.

Князь Старицкий воспринял слова её, точно огрела его стена огня. Отшагнул от матери своей, да мысли поднялись в нём, о которых долго будет каяться юный князь.

* * *

На конце Тверской улицы ютился кабак, сколоченный по царскому приказу. Нынче Москва притихла, боясь словом али мыслью сыскать опалу на свою голову. Ежели кто и перешёптывался в кабаке, так то было тихо, украдкой. Зашёл в кабак мужик больно унылого вида. Руки его, точно верёвки, бессильно болтались, будто не имел он в себе воли держать себя. Подковылял он к длинному столу из цельного куска ясеня. Дрожащие руки мужика испачканы были в саже али копоти. С тем и протянул пару медных грошей на стол. Хозяин заведения сгрёб скромную уплату да кивнул, вопрошая, чего изволит чумазый гость.

– Мне бы того… – пробормотал мужик. – Водки…

Хозяина точно дрожь пробрала.

– Нет водки! – громыхнул он средь сонного кабака.

И верно, не было в том никакой нужды, столь и голоса повышать, да всяко во всеуслышание. Ноги мужика подкосились, да оттого и обрушился на стол, едва упираясь изнемождёнными руками.

– Ты указ-то царский слыхивал? – вполголоса спросил хозяин.

Мужик закивал, сдерживая дрожь во всём теле своём. С тем хозяин налил ему медовухи да поставил пред ним.

– Лишь им велено водку подавать, – добавил он да хлопнул гостя по плечу.

Мужик уж готов был излиться горем своим, да на порог вбежал босоногий сорванец.

– Идут! – объявил мальчишка.

Повскакивал редкий люд с мест своих, да кто как мог – так и бежал прочь, кто через чёрный ход, а кто в дверях столкнулся с мужчинами, что облачались в чёрные мантии да к колчанам и сёдлам крепили метлу али собачью башку.

Мальчишка, оповестивший кабак, тотчас же метнулся к хозяину, который, в свой же черёд, не медлил. Шустро достал из закромов бутылки с чистою водкой.

Со смехом Басман провожал беглецов – от тех лишь пятки сверкали. Первым к хозяину подсел Генрих да осмотрел стол, покуда ему да остальной братии уж налили стопки. Фёдор присвистнул, усаживаясь подле немца.

– Не дурно твой кабак промышляет, недурно, – одобрительно произнёс юный Басманов, поднимая чарку.

Генрих презрительно шикнул, потерев пальцем продольный скол на столе, да поднял очи свои серые на хозяина. У дельца аж пот холодный выступил. Немец выдохнул, издав звук сродни рыку, стукнулся чаркой с Фёдором и залпом испил её.

Не прошло и часу, как опричники урезались водкой да пошли в разгул. Велено было проверить удаль каждого – Вяземский уж успел сцепиться в мордобое, дважды побороть и дважды быть поборенным. Водка не давала ему различить, кто были его соперниками. Генрих боле всех налёг, да как его шатать начало, так и стал бы на потеху, однако всяко пресёк он шутки пьяной братии.

Неведомо, как бы на ногах держался немец, но, достав нож, велел он смелейшему в сим заведении руку дать свою. Грязной было и не приметил оружия в руках чужеземца, да сдуру и подал руку, растопырив пальцы. Короткий вздох – и Генрих принялся тыкать ножом меж пальцев Васьки, да столь ловко и проворно, что у всякого дух захватывало. Покуда довершил град ударов, тотчас же налили ему водки.

– За великого князя и царя всея Руси! – рявкнул немец с таким жаром, что поднялись опричники испить за владыку своего и повелителя.

Новою волной окатило чужеземца. Зажмурился, опёрся о стол да вдарил по груди своей.

– Клади руку вторую! – бросил немец, завидя, как Васька уж не решался боле.

– Да ты, Андрюх, уж в зюзю! – хлопнул по спине Хворостинин.

– А пущай и так! Клади, Вась! – настаивал немец.

Молодой Басманов присвистнул что было сил да положил свою руку заместо Грязного.

– Валяй! – бросил Фёдор.

Сплюнул Генрих, передёрнул плечами да вернулся на своё место, покачиваясь, упоённый уж до предела, да хватка его не теряла силы. Град ударов – едва ли слабый рассудок упившейся братии мог уловить каждое движенье немца, и всяко бил чужеземец без промаха, да как окончит – вбил нож в стол. Тому вторило ликование опричников.

– От чертила заморский! – громовым басом обрушился Басман-отец, трепля немца по голове.