Голая Джульетта

В этом, собственно, нет ничего трагического. Всегруппы всего мира то и дело записывают и рекламируют говенную чушь, прекрасно сознавая ее цену. Скорее всего, тем же грешат актеры, режиссеры и писатели: если у них есть лучшие творения, неизбежно есть и худшие. Но с «Джульеттой» дело обстояло иначе. Ведь это была его единственная запись, которая вроде бы пришлась по вкусу публике. Не слишком-то она и раскупалась, но за последние месяцы на его концерты посыпалось множество обоего пола сопливых студиозов, в жизни не нюхавших нужды и горя, все свои беды высосавших из ненатруженных пальчиков. Они внимали звукам «Джульетты», каждому слову каждой песни, они глотали такеровские откровения, не пережевывая, воображая их манной небесной, и общаться со зрителями Такер мог лишь единственным образом: закрыв глаза и посылая слова куда-то поверх их голов (его манера исполнения, естественно, вдохновила одного из обозревателей на заключение, что «певца все еще гложет боль утраты»). Впрочем, до огульного охаивания своих песен Такер не дошел. С точки зрения музыки они были очень хороши, и группа с каждым разом играла их все лучше. Ежевечерне Такер со своими музыкантами выдавали ураганное шоу, прошибавшее зрителя насквозь. «Ты и твой гламур», завершавшая каждый концерт, стала настоящим боевиком, а перед гитарным соло Такер вставлял фрагменты классических любовных песен прежних лет: в один вечер «Когда с моей девушкой что-то случилось», в другой «Лучше ослепнуть» [15]. Иной раз он посреди песни падал на колени, и публика приходила в неистовство, а иногда ему казалось, что он профессиональный шут, который обречен выворачиваться наизнанку, чтобы слушатели хоть что-то почувствовали. Но текст песни «Ты и твой гламур» получился далеко не банальным, пусть он и сам его написал. Свое фиаско с Джули Битти он преподнес публике в самых ярких трагических тонах.

Нет, настоящая причина провала заключалась в самой Джули – пустоголовой, пошлой, мелкой идиотки с душой пластикового манекена, которой по нелепости досталось скульптурное совершенство форм. Такер обнаружил это вскоре после того, как представил ошеломленной публике свое собрание гимнов в честь величия Джули. Услышав посвященный своей особе цикл, его пассия настолько прониклась страданием отринутого кавалера, что снова сбежала от мужа. Бедолага, должно быть, шею свернул, наблюдая, как она носится вверх-вниз по лестнице с чемоданом. Она преподнесла себя Такеру как красиво упакованную подарочную куклу, и уже через три дня ему эта кукла осточертела. Он понял, что у него больше общего с какой-нибудь техасской старшеклассницей-чирлидером, чем с этой набитой дурой. Она не имела представления, что такое читать, мыслить, разговаривать. А тщеславие! А самомнение! Где были его глаза? Допустим, глаза он залил алкоголем, отчего и случилась вся эта дурацкая надрывная драма. Но не только в этом дело. Ему непременно надо было вращаться в ее обществе, жить ее жизнью. Ему хотелось свести знакомство с ее знакомыми, ужинать в доме Фэй Данауэй. Он считал, что имеет на это право. У него был талант, и он жаждал жизни, достойной его таланта. В общем, вел он себя как последний кретин, о чем и напоминала ему «Джульетта», досаждая, как застрявшая в заднице заноза.

Двенадцатое июня поначалу ничем не выделялось из череды других дней. Во время переезда из Сент-Луиса в Миннеаполис он прикорнул в фургоне, немного почитал, послушал в плеере «Смитс», морщась от вонючих бздюхов ритм-секции. Провели саунд-чек, закусили, Такер прикончил бутыль красненького, нарушив данное себе обещание не прикасаться к вину до окончания концерта. В подпитии принялся донимать группу: высмеял неосведомленность барабанщика в вопросах текущей политики госдепартамента; басиста обвинил в том, что от его носков воняет подмышками, нахамил жене местного промоутера. После концерта кто-то предложил ему послушать какую-то группу в местном клубе. Такер, уже достаточно поддатый, горел желанием продолжить пьянку, да и о группе этой, как ему казалось, он уже слышал положительные отзывы.

Он в одиночестве стоял у стойки, косясь на сцену и пытаясь припомнить, какой идиот присоветовал ему тащиться за девять кварталов слушать этих мудаков, ради которых и шага ступить не стоило. Затем вдруг оказалось, что он уже не один. Рядом материализовался какой-то волосатик в футболке с обрезанными рукавами и с бицепсами рестлера. «Ник-каких драк-к», – без всякого повода приказал себе Такер, косясь на этого типа, хотя за последний год его беспробудного пьянства отсутствие повода само по себе служило причиной для драки. Шкаф-волосатик оперся о стойку, копируя позу стоявшего рядом Такера, подчеркнуто не обращавшего на него никакого внимания.

Шкаф наклонился к Такеру и проорал ему в ухо, перекрывая шумовой фон:

– Можно тебя на пару слов?

Такер пожал плечами.

– Я парень Лайзы, Джерри. Тур-менеджер «Наполеон-соло».