Голая королева

Но Филиппу не было жалко овечек, не было жалко хуторян – ему было жалко волков, против которых одиноко жившие по хуторам крестьяне собирались воедино и шли войной…

«Надо быть добрым мальчиком, нужно жалеть овечек и людей», – воспитывала бабушка.

Филипп удивлялся: если быть добрым, то нужно жалеть всех, разве нет? И волков тогда тоже!

Нет, терпеливо объясняла бабушка, волки плохие, они крадут овечек, и людям тогда нечего кушать.

Но ведь волкам тоже хочется кушать! И они кушают овечек, потому что они голодные – точно как и люди, которые кушают овечек, потому что они голодные. Почему же волки плохие, если они делают то же самое, что и хорошие люди?

И как же быть «добрым мальчиком»: быть добрым мальчиком вообще – или в зависимости от того, кому принадлежат овечки? – ломал голову маленький Филипп над несоответствием этики и права частной собственности.

«Конечно, нужно быть добрым вообще, – объясняла бабушка. – К своим. К чужим не нужно. Волки – чужие. И русские – тоже».

Постичь идею добра в бабушкиной интерпретации он не смог.

Он просто запомнил, что волков-оборотней жалеть не нужно. Русских, кажется, тоже. И тех и других надо ненавидеть. И оттого, что он не мог ненавидеть, было стыдно. Он ненавидел сам себя. И еще кого-то… Он не знал кого. Просто иногда необъяснимая ярость подступала, и он задыхался от нее, не зная, на кого ее вылить и как от нее избавиться.

Маленькому Филиппу снились сны, в которых он сам был волком-оборотнем, отверженным людьми и волками одновременно, – гордым одиноким охотником. Однажды он напал на овцу – во сне, разумеется, во сне, – но, проснувшись, еще помнил вкус и цвет крови.

С тех пор, когда подступали внезапные и необъяснимые приступы ярости, свет в его глазах мерк, наступали беспросветные багровые сумерки, как если бы солнце внезапно рухнуло за горизонт, обдав землю прощальным кровавым лучом…

Он дрался, как все мальчишки, – но совсем не так, как все мальчишки. Он всегда выходил из драк победителем. Не зная приемов борьбы, не накачивая мускулатуру, он побеждал, потому что дрался насмерть. Как дерутся волки.

Потом он долго не мог прийти в себя, удивляясь собственной беспощадности, и на следующий день, видя разбитое в кровь лицо вчерашнего соперника, он испытывал мучительную жалость, стыд и раскаяние. Даже поначалу пытался просить прощения… Потом перестал: понял, что такое не прощают.

Друзья постепенно отходили от него. Они, как в его снах, отвергали Филиппа.

В четырнадцать лет он увлекся игрой на саксофоне. Родители удивились – в семье никогда не было музыкантов. Но все было очень просто: саксофон выл, саксофон выражал себя тем же образом, которым выражают себя звери, – долгим, протяжным, горловым, душераздирающим звуком с хрипотцой…

Бабушка больше не читала ему легенд, но теперь он сам на каникулах ворошил потрепанные книжки, жадно выискивая новые и новые истории про волков-оборотней. Эстонским он владел плоховато, но все же основную нить истории удавалось ухватить, а остальное дорисовывало воображение. Так было и в тот раз, когда он наткнулся на легенду, повествующую о волке-оборотне, похитившем девушку… Легенда умалчивала о том, что сделал волк с девушкой, но воображение предложило свои услуги.

И страсть с тех пор тоже стала багрового, кровавого цвета.

Он полюбил фильмы об оборотнях – как раз тогда стали показывать все эти, ранее запрещенные, ужастики. И ему всегда представлялось, что в тот момент, когда он будет обладать женщиной, он перегрызет ей горло.

Но ничего подобного не случилось. Его первая девочка оказалась, как и он, неопытной, и все было глупо и неловко, и стыдно наутро. Потом уже было ловко, и уже был опыт, и другие девочки были, и оказалось, что он – как все. Как нормальные мужчины. Никому горло перегрызать не хотелось. В общем, его это порадовало. И немножко – совсем чуть-чуть – разочаровало…

Глава 13

Наро-Фоминск оказался довольно большим городом, серым, пыльным и провинциальным, с невзрачной типовой застройкой времен «развитого социализма». На прямых улицах перед облезлыми домами росли редкие чахлые деревья, и жаркий ветер вольно мотал по раскаленному асфальту клочки высохших от зноя листьев.

Катю он нашел без труда. По ее домашнему адресу ему указали на библиотеку, и через пять минут ходьбы он был уже на месте.

Катя выдавала книжки каким-то подросткам. Это была некрасивая особа, рыхлая и прыщавая, с бесцветными глазами и с неряшливыми серыми волосами.

Без особых эмоций пережив сообщение об исчезновении Алины, Катя провела Алексея в глубину библиотеки, к двум старым продавленным диванам, перед которыми стоял обшарпанный столик с липкими кругами на поверхности от неубранных чашек из-под чая.