Golden Age (СИ)

Только вот мук совести эта ненависть не снимала. В первое мгновение, когда взор еще заволакивала ярость, Эдмунд считал, что он прав, целиком и полностью прав. Тельмарин перешел все границы и заплатил за то, что сделал и сказал, кровью. Пусть умрет, мерзавец! Только вот крик, раздавшийся снизу, отпечатался на сердце короля глубоким кровоточащим рубцом. Этот вой жертвы, попавшейся хищникам в пасти, принадлежал не подлецу, напавшему на заставу нарнийцев, а человеку, обычному живому человеку, которого Эдмунд толкнул навстречу смерти. И осознание этого факта вмиг отравило всю темную радость от свершившейся мести, маленькой, но мести, потешившей гордость нарнийского правителя. Глупо было оправдываться, что он сделал это ради того, чтобы подуть в рог. Наверняка Питер решил, что все это было спланировано, - младший король славился хладнокровными и порой жестокими планами атак и засад. Но сейчас им двигал не расчет, не безвыходное положение. Он лишь поддался ярости и ненависти – и отомстил всем Тельмар в лице этого молодого бедолаги, которого растерзали дикие звери. Позволил эмоциям затуманить рассудок, дал ненависти взять над собой верх – и теперь руки его запятнаны кровью. Ладони неосознанно терлись друг о друга, словно пытались счистить с кожи невидимую другим грязь. С души ее не убрать. Эдмунд кусал губы и молчал, хотя ему хотелось завыть от тоски и отчаяния. Он поступил не как король, а как варвар, и нечего лгать, что все это было во благо Нарнии! Ему бы удалось найти другой способ воспользоваться рогом, в его изобретательности не было сомнений! Видит Аслан, до рога можно было добраться иным путем, а он… Он осквернил сам титул короля Нарнии, что должен следовать законам чести и благородства даже в плену, даже притворяясь одним из врагов! Толкнул не подозревавшего человека в спину, подло и жестоко… Как избавиться от мерзкого чувства стыда и мук совести, что не дают дышать сильнее сломанных ребер? Как выкинуть из головы воспоминания о том моменте?

Эдмунд не знал. Ничего уже не вернешь, что сделано, то сделано, и нечего об этом думать и терзать себя. Однако мысли возвращались в прежнее русло, стоило хотя бы немного отвлечься, и к горлу подкатывал комок. Вроде бы и не должен король испытывать вину, ведь погиб тельмарин, противник. Его нечего жалеть, и в бою Эдмунд уничтожил бы его без тени сомнений… Но почему не удается убедить себя в том, что погибший заслужил такую смерть? Что кара, вынесенная ему в пылу гнева, была справедлива?.. Хотя разум и твердил, что игра стоила свеч и теперь нарнийцы вновь нападут на след отряда, что-то внутри мешало смириться с произошедшим. Словно сотворенное противоречило самой природе Эдмунда, но, уже совершенное и записанное в книге жизни, продолжает мучить и напоминать о себе, сдавливая горло и изводя. Не было пылающего огня внутри – лишь тлеющие угли шипели и гасли под струями холодного дождя, под который попали Тельмар под самый вечер. Вода стекала по лицу, по шкурам лошадей и насквозь промочила всю поклажу. Она смыла с рога Сьюзен грязь, и теперь реликвия сияла чистотой, будто покинула мешок Отца Рождества пару минут назад. Теперь дар сестры висел у Эдмунда на поясе: погибшему более не было в нем нужды… Король пытался не думать об этом. Взгляд Питера, вопросительный, непонимающий, в одно мгновение уничтожил все достигнутые успехи по забвению и успокоению. Эдмунд резко отвернулся, не в силах смотреть на брата, который искренне не догадывался, что служит причиной такой мрачности и унынию. Государь был одним из немногих, кто мог читать младшего короля, не отшатываться от грубого и резкого поведения, а заглядывать под него. То, что он бы там увидел, ему бы точно не понравилось. Но Питер и не старался особенно это сделать – он явно неважно себя чувствовал. Холодный дождь подорвал его выдержку, и даже сила воли Верховного короля не могла одолеть глас измученного тела. Вокруг пленника суетились встревоженные командиры, к ним вскоре присоединился и целитель. Но, видимо, ситуация не была критической, и паника быстро сошла на нет.

Солдат отправили спать. Эдмунд отсутствующим взглядом смотрел в потолок пещеры. То и дело ему попадало в бок то локтем, то коленом: Каспа возился, устраиваясь поудобней на жестких камнях. Весь день он не затыкался, и король был ему почти благодарен за это. Его звонкий, пусть порой и наигранно веселый голос прогонял тоску и уныние, что настигли нарнийца, стоило ему остаться наедине с ночной тишиной. Ничто не нарушало безмолвие, окутавшее горы. Лишь оружие караульных тихо бряцало, когда те пододвигались поближе к костру, да едва заметное дыхание остальных бойцов щекотало слух. Сон не шел, но и бодрствующим Эдмунд себя не чувствовал. Апатия, нахлынувшая на душу, сковала и уставшее тело. Не хотелось вставать, что-то делать, куда-то стремиться, о чем-то мечтать… Будто стержень внутри короля, стойкий, которым все вокруг восхищались, все-таки надломился, пошел глубокими трещинами.