Вечерами Голев тупо лежал на диване и смотрел в стены. Мастер по разглядыванию обойных пейзажей, думал он про себя, и это все, на что способен человек Голев, отец семейства, океанолог, муж и сын… Еще он думал, что надо срочно искать способ заработать. Он был готов на все. Но не ко всему — в ноябре умерла мама Юля.
— Уснула, касатка, и не проснулась, — ласково говорила Луэлла, держа в руке желтую ладонь мертвой подруги. Голев смотрел на миллион раз виданное, любимое, родное лицо, застывшее в холодном высокомерии смерти, смотрел, смотрел… Луэлла встала, с силой толкнула его на освободившийся стул. Сама вышла из комнаты и заплакала, вместе с Катей и Танькой, которые давились сигаретным дымом, — Кичитский еле успевал подносить им по очереди зажигалку.
Голев сидел у кровати неподвижно.
— Мама, — сказал он наконец, — мама Юля, ну как же так!
Луэлла мягко прикрыла за собой дверь, чтобы дать сыну попрощаться с матерью. Он не чувствовал страха, как обычно перед мертвыми, наоборот поцеловал холодную щеку, потом снял с материной руки дешевые часики непонятно зачем, но ему захотелось оставить их себе…
Мама Юля… Голев всегда знал, что она любит его больше всего и всех на свете — собственно, он и был ее единственной, большой любовью. С отцом такого не случилось, хотя вспоминала она его всегда ровно и весело. Отец был намного старше ее, и поэтому они вместе не ужились. Он ревновал, придирался, в общем, после Катьки мама Юля подала на развод. Отец снова женился — теперь уже на своей сверстнице, Люде, у которой не было детей, и она страшно привязалась к Голеву и особенно к Кате. Вот откуда пошли эти имена — мама Юля и мама Люда, это Катька придумала. Потом Люда с отцом уехали в Австралию, так до сих пор там и живут, наверное. Наверное, потому что давно уже все растерялись и друг другу не пишут. Хотя, думал Голев автоматически, надо бы им написать о смерти мамы Юли…
Голев смотрел тупо на остановившиеся мамины часики и думал, что их можно завести и они будут служить еще много лет. А маму Юлю закопают в землю навсегда. Раньше, когда умирал кто-то немолодой из знакомых или Голев читал в газете про смерть какой-нибудь престарелой знаменитости, ему всегда это казалось нормальным — ведь старые люди жили задолго до того, как сверстники Голева получили право дышать, — у них были свои закаты и рассветы, своя выпивка, своя вкусная еда, свои путешествия, любимые женщины, мечты, планы, дети, разочарования, скитания… Все это было и оставалось в стариковских воспоминаниях неизменным, как смена сезонов. Надо ведь оставлять места для новых переживаний!
Теперь такие мысли даже и не приходили в голову. Голев сидел у изголовья матери долго, до приезда катафалка. Он не плакал, сжимал в руке часики и что-то шептал, будто давал мертвой маме какое-то обещание.
— Прости, что я такой получился, — говорил Голев, нежно убирая седую прядь с холодеющей щеки. — Конечно, я не из таких сыновей, которыми можно гордиться, но ты еще увидишь, правда, ты еще сможешь…
Тут его все-таки прорвало, и он заревел, как в детстве, когда его в первый раз отвели в садик и оставили там на целый день…
Модест Непейпива позвонил Голеву на следующий, после похорон, день. Он каким-то магическим способом оказался в курсе и начал с соболезнующих слов, но Голев невежливо перебил его, сказал, что новостей для следователя у него нет.
— Зато у меня есть, — похвастался Непейпива. — Мы обстоятельно побеседовали с Руфиной Сауловной Круглянко, и она сообщила нам интересные факты. Оказалось, что после смерти Полуяхтенко муж внезапно обогатился и начал делать траты, которые ей казались безумными. В общем, версия практически готова: Виктор Круглянко сильно одолжился у Полуяхтенко, который немного увлекался ростовщичеством, отдавать деньги не захотел и решил от бывшего шефа избавиться. Жена была в курсе, поэтому пошла «в комплекте». Заодно Виктор Петрович руками нанятых «специалистов» подгреб под себя денежки, которые хранились у Полуяхтенок дома, в обычном платяном шкафчике, да еще и благодарность с поддержкой заслужил от полуяхтенских врагов. Все очень хорошо складывалось для Виктора Круглянко. А расписку он уничтожил. Но! Мы нашли копию этой расписки в рабочем сейфе Полуяхтенко. А звоню я вам потому, что версия полностью сложилась, Круглянко будем искать с Интерполом, и к вам теперь претензий не имеем. Можете, как говорится, на все четыре стороны…
Луэлла совсем сдала в последнее время. Суп у нее получался недоваренным, мясо жестким и пересоленным, как морская вода, но это все ерунда — главное, она теперь плохо слышала и ежедневно плакалась, что надо делать операцию, потому что не хочет она жить глухой, как Бетховен, тем более, что этим, по ее словам, сходство между Луэллой и Бетховеном заканчивалось. Голев все еще не мог привыкнуть к тому, что мамы Юли больше нет, он иногда по привычке набирал телефонный номер и потом испуганно отключался, услышав громкое Катькино «але!».