Голев и Кастро. Приключения гастарбайтера

Пока Голев ел, в красную кухню пожаловал кот Бальмонт. Мамин Савелий умер три года назад, а это был котяра Кичитского, он его забрал, когда переезжал к Кате. Бальмонт был пушист и прекрасен, при этом он прекрасно осознавал необычайно высокую степень своей красоты и всячески использовал ее в корыстных целях. Вот и сейчас Бальмонт занял выгодную позицию прямо напротив гостя, сел, обвил себя пушистым хвостом и начал жмурить глазки долларового цвета в ожидании восторженных комплиментов, которые всегда сопровождались съедобными подношениями. Но Голев расстроил котишкины планы — скользнул по живому средоточию красоты пустым взглядом, отодвинул от себя пустую тарелку с покрасневшими от борща краями и сказал:

— Валера, мне очень нужны деньги. Минимум семьсот.

Кичитский покраснел даже под бородой, задумчиво поскреб затылок и потом глухо спросил:

— Надолго?

Голев ожидал другого вопроса — зачем?

— Не знаю, но отдам не в ближайшее время, это точно. Я, естественно, под проценты возьму. Тут появилась возможность поработать в Португалии, но у меня нет вступительного взноса, и за проезд…

Бальмонт рассерженно мяукнул и ушел с кухни. Кичитский присел на табуретку и достал сигарету из пачки.

— У меня таких денег нет. Ты же знаешь — мы задумали ремонт, да и садик Адельбертика много сжирает.

Голев кивнул.

— Но я могу занять для тебя, — сказал поэт. — Мой бывший сосед, Ишмуратов, он дает деньги, правда, проценты у него термоядерные.

— Это какие?

Кичитский сказал, какие.

— М-да. Не мелочится твой Ишмуратов.

— Ну, брат, — поэт развел руками, — это все, что я могу тебе предложить.

— Ладно, договаривайся. Я должен много заработать.

— А что ты будешь делать?

— Спину гнуть, — мрачно сказал Голев, — знаешь, как раньше ездили на Север, за длинным рублем? Теперь вот, на юг.

— Португалия, — мечтательно сказал Кичитский, — Фернандо Песоа… Только Кате не говори, она меня убьет, что я ее любимого брата свел с ростовщиком.

— Любимого брата? — смутился Голев.

— А ты не знал?

Таньке Голев решил все рассказать уже после визита к Ишмуратову, но она почувствовала, что муж что-то придумал, во всяком случае первый раз после того, как схоронили маму Юлю, он вел себя как живой человек. Честно говоря, у Таньки не было времени, чтобы копаться в душевных переживаниях мужа, — хватало забот с детьми, к тому же Луэлла в последнее время крепко сдала, все время вспоминала молодость, а имена путала, Севу называла Сашей, а Голева Алексеем. Танька знала, что так звали непутевого теткина супруга. Тут еще пришло письмо от родителей, с которыми не виделись давным-давно: мать писала, что жизнь помаленьку наладилась, Михал Степаныч перешел на другой завод, где платили вовремя, пусть и понемногу; в конце письма мать просилась приехать, хотела повидать внуков, которых она знала только по фотографиям. Танька тут же отписала приглашение, честно говоря, ее удивляло родительское равнодушие — за столько лет только звонки, письма и ни разу никто даже не попытался приехать. Впрочем, Танька и сама не рвалась в Екатеринбург — было и некогда, и не на что. Мать позвонила, сказала, что получила Танькино письмо и приедет в самом конце февраля, как раз ко дню рождения Луэллы Ивановны.

Ишмуратов, как и предполагалось, оказался хитрым восточным мужчиной одних с Голевым лет, но значительно лучше одетым, а уж о квартирной обстановке и вовсе нечего говорить. «Хоромы», шепнул Кичитский перед тем, как позвонить в дверь.

— Ну, так и что тут у нас? — спросил Ишмуратов, указав просителям на мягкие кресла. Сам он уселся на диване, широко расставив ноги в шуршащих спортивных штанах.

— Мне нужно семьсот долларов, — просто сказал Голев. — Ваши условия известны, я с ними согласен. Расписку я тоже подготовил, вот. — Голев достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист в клеточку, вырванный из старой тетрадки.

Ишмуратов внимательно прочитал расписку, потом глянул на Голева лоснящимися черными глазами (Кичитского он вообще игнорировал) и спросил:

— Если не секрет, неужели кого-то еще может спасти такая сумма?

— Насчет кого-то еще не знаю, а мне нужна именно такая.

Ишмуратов почувствовал, что заемщик не желает сближаться, заиграл было скулами, но быстро взял себя в руки. По дороге в другую комнату (Голев случайно успел увидеть в просвете огромную кровать и покрывало с вышитыми лебедями) он спросил поэта:

— Кичитский, когда же мы дождемся твоей нетленной книги?

Поэт замялся и начал что-то сбивчиво объяснять, но Ишмуратов спросил просто так, он уже вернулся обратно с семью мятно-зеленого цвета бумажками в руке.

— Удивительно большая сумма, — еще раз заметил Ишмуратов на прощание. Гудбай. Желаю удачи.

— Где ты с ним познакомился? — спросил Голев, когда они вышли из подъезда процентщика.

— Старая история, — Кичитскому явно не хотелось рассказывать, — мы вместе учились в институте.