Голгофа XXI

— Я все хотел сказать ему насчет того случая, когда он вытащил Марию из ванны. Он тогда здорово разозлился, что я не даю ему одеться. Потом он забыл об этом и уже не сердился, я знаю, но я все равно хотел сказать… сказать, что сожалею. Да все как-то не получалось… А теперь уже поздно, он не услышит.

Все, один за другим, направились к вездеходу, а Симон задержался возле могилы, на которую Иоанн положил последнюю еловую ветку, и его одинокая фигура темным силуэтом вырисовывалась на фоне ставшего совсем уже светлым неба. Может быть, он все-таки сказал мертвому то, что не успел сказать живому.

После гибели Фомы их осталось семеро.

Евангелие от Луки, глава 11.

1 Случилось так, что, когда Он в одном месте молился, и перестал, один из учеников Его сказал Ему: Господи! научи нас молиться…

Глава 12

После нескольких сухих дней снова полили нескончаемые дожди. Дороги, и без того размытые, превратились в грязное месиво. Вездеход застревал на каждом километре, и к вечеру все совершенно выматывались. Настроение было под стать погоде. У Святослава возникло ощущение, что над отрядом сгустились тучи. Разговаривали мало, каждый будто замкнулся в себе, и лишь в очередной раз вытаскивая машину из грязи, выплескивали накопившееся раздражение наружу в виде забористого мата. Самым ярким матерщинником был Симон, чьи многоэтажные выражения в адрес дороги, луж, машины в целом, а также отдельных ее частей и всего того, что попадалось ему в такие минуты под руку, свидетельствовали о недюжинной изобретательности. Мария, обычно не участвовавшая в этих работах (ее лишь иногда просили что-нибудь принести или подержать), тихонько отходила в сторону, чтобы своим присутствием не мешать им разряжаться. Она выросла не в башне из слоновой кости и прекрасно знала значения вырывавшихся у них слов, но даже самые красочные шедевры Симона не шокировали ее. Она воспринимала ругань просто как звуки, за которыми ничего не стоит; некая условность, помогающая отвести душу. На их пути было слишком много крови и смертей, чтобы обращать внимание на подобную ерунду, и она отходила в сторону лишь потому, что они полагали, будто ей не стоит этого слушать.

Однажды Симон, сидя на корточках и не видя, кто протягивает ему топорик, сказал:

— Засунь его себе в задницу! Я же тесак просил… твою мать!

— Сейчас принесу, подожди, — спокойно ответила Мария, и Симон, услышав ее голос, тотчас вскочил и, залившись краской, стал сбивчиво объяснять, что думал, будто это Филипп или Фаддей.

Мария махнула рукой:

— Ничего страшного, не извиняйся.

Будь здесь Фома, он обязательно обратил бы все в шутку, заставив засмеяться и Симона, и Марию, но она — и никто другой в отряде — не обладала его даром вызывать улыбки даже на усталых и сердитых лицах и могла лишь сгладить возникшую неловкость.

После гибели Фомы некому стало вносить в происходящее толику оптимизма. Пейзаж вокруг казался более серым и унылым, чем раньше, дороги более скверными, а вездеход, в его руках крепкий и надежный, стал грудой разваливающихся железок. Или виной всему была накапливающаяся с каждым днем усталость и закрадывающиеся в душу сомнения?.. Тягостные сомнения в том, под силу ли им, семерым оставшимся в живых, выполнить задание Книжника.

После деревни сектантов никаких поселений им больше не попадалось, и Святослав был рад этому. День за днем горизонт оставался чистым, и дым — первый признак человеческого жилья в эту холодную пору — не нарушал опостылевшего однообразия раскисших лугов, гниющих лесов, чахлых перелесков и холмов. Ветер гнал с северо-запада стылый воздух, настолько влажный, что кожа вскоре становилась мокрой, как от дождя. В такую погоду никому не хотелось лишний раз выбираться из машины даже на привалах. И все же они продолжали двигаться вперед, приближаясь к цели, и медлить с решением проблемы больше было нельзя. Святослав не мог привести предателя к зоне Долли.

Его черный список состоял из троих живых: Симона, Фаддея, Иоанна — и двоих погибших: Матфея и Фомы. Святослав поставил бы свою жизнь на то, что Фома не был предателем; свою — да, но не жизнь Долли. Впрочем, вопрос о Фоме, а также о Матфее отступал на второй план, на первом стояли живые претенденты на эту неблаговидную роль. Если предатель — один из них, от него необходимо избавиться в ближайшее время.

Симон — прежде Святослав ставил его на первое место, но теперь сомневался. Если б Симон был предателем, то не впал бы в такую безудержную ярость из-за расправы сектантов над Фомой. Тот, кто обрек на гибель весь отряд, не потерял бы самообладания из-за смерти одного, какой бы жуткой она ни была. Если не Симон, то кто?..

Фаддей?.. Он спас их всех, когда, ускользнув от преследования, вернулся в деревню сатанистов. Без него они были бы сейчас мертвы. В лучшем случае застрелены, а в худшем их постигла бы участь Фомы. Но если не Симон и не Фаддей, остается Иоанн…