Голландский дом

— А вот и он! — сказала мама и улыбнулась, как будто я появился на пороге комнаты как раз вовремя. Она наклонилась к Андреа:

— Что я тебе говорила?

Андреа открыла рот в ожидании ложки.

— У меня были дела неподалеку, — сказал я. У нее тоже когда-то были дела неподалеку — вот она и вернулась, так ведь? Как же она была похожа на Мэйв, теперь я это видел, — точнее, вот так выглядела бы Мэйв, доживи она до этих лет. Ее лицо обросло бы такими же морщинами.

Мама потянулась ко мне.

— Подойди, пускай она на тебя посмотрит.

Я подошел к кровати. Мама обняла меня за талию:

— Ну, скажи что-нибудь.

— Привет, Андреа, — сказал я. Злиться на нее было уже невозможно, во всяком случае, во мне не было столько злости. Андреа была маленькой, как ребенок. Жидкие пряди седых волос рассыпались по розовой наволочке, лицо открыто, пробоиной темнеет рот. Она посмотрела на меня, поморгала, улыбнулась. Протянула мне — не руку, ручонку, и я пожал ее. И впервые в жизни заметил, что обручальное кольцо у нее такое же, как у моей матери, — золотой ободок, не толще проволоки.

— Она тебя видит! — сказала мама. — Подумать только.

Андреа улыбалась — если это можно было назвать улыбкой. Она была рада вновь повидаться с моим отцом. Я наклонился и по очереди поцеловал обеих в лоб. Как-то само собой вышло.

Наевшись пудинга, Андреа свернулась калачиком и уснула. Мы с мамой сидели в креслах у пустого камина.

— А где ты спишь? — спросил я, и она кивнула в сторону кровати, стоявшей позади меня, той самой, где спали они с отцом, той самой, где лежала со сломанным бедром миссис Ванхубейк, ожидая смерти.

— Иногда по ночам она пытается встать. Хорошо, что я поблизости. — Она покачала головой. — Знаешь, Дэнни, каждый раз, когда я просыпаюсь, еще до того, как открою глаза, я ощущаю эти стены, этот дом. Каждое утро на какое-то мгновение мне снова двадцать восемь, и в соседней комнате спит Мэйв, а ты, еще младенец, здесь, рядом со мной, в колыбельке, и я поворачиваюсь головой на подушке к вашему отцу. Как же все это прекрасно.

— Ты серьезно?

Она пожала плечами.

— Я уже давно перестала обращать внимание на место, в котором живу, и, похоже, это идет мне на пользу. Учит меня смирению. Она учит меня смирению. — Мама прислонилась головой к спинке кресла, как делала Мэйв. — Заботиться о ближнем — значит заботиться о тех, кто в тебе нуждается, а не о тех, кто тешит твое тщеславие. Андреа — вот мое покаяние, моя епитимья.

— Она выглядит так, будто и до конца недели не протянет.

— Да. И так уже много лет. Она не перестает всех удивлять.

— Как у Нормы дела?

Мама улыбнулась:

— Она сокровище. Постоянно трудится, помогает больным деткам, потом возвращается домой и ухаживает за мамой. И никогда не жалуется. А ведь, полагаю, когда она была маленькой, жить с ее матерью было нелегко.

— С ней и сейчас не то чтобы легко.

— Да уж, — сказала она и посмотрела на меня с какой-то невероятной теплотой. — Мамы, они такие.

Мне подумалось о том, как, в сущности, мало времени я провел в этой комнате. Когда здесь спал только отец, я почти не заходил, когда они спали здесь с Андреа — ни разу не заходил. Здесь было просторнее, чем в спальне Мэйв, камин с огромной делфтской полкой сам по себе был шедевром, и все же Андреа была права — комната с широким подоконником была лучшей. Свет теплее, вид на сад живописнее.

— Можно вопрос? — Впервые в жизни я намеревался о чем-то ее спросить. Впрочем, раньше я и не мог — мы оставались наедине разве что в те неловкие моменты в больничном коридоре много лет назад.

— Конечно.

— Почему ты не взяла нас с собой?

— В Индию?

— В Индию. Куда угодно. Раз уж ты считала этот дом таким жутким местом, тебе не приходило в голову, что нас здесь лучше тоже не оставлять?

Некоторое время она молчала. Возможно, пыталась вспомнить свои собственные ощущения. Как же давно все это было.

— Я считала этот дом чудесным местом для вас обоих, — наконец сказала она. — В мире столько детей, у которых вообще ничего нет, а у вас с сестрой было все на свете — папа и Флаффи, Сэнди и Джослин. Дом. Я очень вас любила, но я знала, что с вами все будет хорошо.

Возможно, Сэнди была права, и мама была святой, а члены семей не жалуют своих святых. Я не знал, какая жизнь была бы лучше — та, в которой мы породнились с Андреа, или та, в которой таскались бы за матерью по улицам Бомбея. Как по мне, оба варианта были сомнительными.

— И потом, — добавила она, — ваш отец никогда бы вас не отпустил.