Голландский дом

— Тебе кто-нибудь объяснил течение болезни? Заражение крови, сепсис, повреждение органов. — По выходным Мэйв собирала поношенную одежду, невостребованную еду и свозила в приемники для бедняков. Она то и дело резалась: кривая скрепка, торчащий гвоздь. Кожа у нее вечно была в синяках — из-за коробок, которые она перетаскивала в багажники машин.

— Хватит нагнетать, ладно? Я уже легла в больницу, ты не заметил? Меня уже накачивают антибиотиками. Ума не приложу, что тут еще можно сделать.

— К врачу нужно обращаться, не дожидаясь, пока инфекция, поразившая руку, доберется до сердца. У тебя рука будто краской разрисована — ты не заметила?

— Тебе новости рассказать или нет?

Гнев, который я ощутил, увидев Мэйв на больничной койке, был неуместен. Ее лихорадило. Возможно, ее мучила боль, но я был последним человеком, которому она призналась бы в этом. Я велел себе успокоиться, иначе она вообще ничего мне не расскажет. Вновь обошел кровать и сел в кресло, все еще хранившее тепло Оттерсона. И начал с начала:

— Мне жаль, что ты заболела.

Она смотрела на меня с минуту, пытаясь оценить, насколько я искренен.

— Спасибо.

Я сложил руки на коленях, чтобы не касаться ее.

— Что там у тебя за новости?

— Я видела Флаффи, — сказала она.

К тому моменту мне исполнилось двадцать девять. Мэйв — тридцать шесть. В последний раз, когда мы виделись с Флаффи, мне было четыре.

— Где?

— Угадай с одного раза.

— Быть не может.

— Лучше было бы, конечно, рассказать тебе обо всем в машине. Я уже все продумала.

Наши самые важные разговоры происходили в машине, но, учитывая обстоятельства, пришлось смириться с больничной палатой — зеленый кафельный пол, низкий подвесной потолок, прерывистые неразборчивые оповещения по громкой связи.

— Когда?

— В воскресенье. — Верхняя часть ее кровати была слегка приподнята. Она полулежала на спине, повернув голову в мою сторону. — Я как раз возвращалась из церкви и решила притормозить на минутку у Голландского дома.

— Ты живешь в двух кварталах от церкви.

— Не перебивай. Минут через пять сзади паркуется еще одна машина, из нее вылезает женщина и переходит улицу. И это Флаффи.

— Как, скажи на милость, ты поняла, что это Флаффи?

— Просто поняла. Ей теперь должно быть за пятьдесят, она остригла волосы. Но они до сих пор рыжие — ну, или она их красит. И они по-прежнему пушатся. Я прекрасно ее помню.

Я тоже прекрасно ее помнил.

— И вот ты выходишь из машины…

— Сперва я просто наблюдала. Она стояла в самом начале подъездной дорожки, очевидно обдумывая, не подойти ли к дому, не постучать ли в дверь. Она же там выросла, прямо как мы с тобой.

— Вообще не как мы.

Мэйв кивнула, не отрываясь от подушки.

— Я перешла улицу. С тех пор как мы ушли из дома, ноги моей не было на той стороне улицы, и, по правде сказать, мне слегка подурнело. Казалось, вот-вот на дорожке покажется Андреа со сковородой наперевес.

— И что ты ей сказала?

— Позвала ее по имени. Фиона, говорю. И она повернулась. Видел бы ты выражение ее лица.

— Она тебя узнала?

Мэйв снова кивнула; взгляд горячечный.

— Она сказала, что я выгляжу как мама в молодости. Сказала, что узнала бы меня в любом случае.

В палату вошла молоденькая медсестра в белом чепце и, увидев нас, замерла на месте. Я так сильно подался вперед, что мой подбородок практически лежал на плече Мэйв.

— Я не вовремя? — спросила она.

— Ужасно не вовремя, — ответила Мэйв. Медсестра сказала что-то еще, но мы не слушали. Когда она затворила за собой дверь, Мэйв продолжила:

— Флаффи сказала, что просто проезжала мимо и ей стало любопытно, живем ли мы там по-прежнему.

— И ты такая: нет, я просто шпионю за домом.

— Я сказала ей, что с 63-го мы там не живем, с тех пор как папа умер. Мне не следовало это так формулировать, но я не подумала. Как только я это сказала, бедная Флаффи покраснела, глаза намокли. Думаю, она надеялась застать его дома. Думаю, она ради него и приехала.

— А дальше что?

— Она разрыдалась, а мне вовсе не хотелось задерживаться на той стороне улицы, поэтому я предложила ей сесть ко мне в машину и поговорить.

Я покачал головой:

— Вы с Флаффи припарковались напротив Голландского дома.

— Ну как бы да. Дэнни, это было потрясающе. Когда мы сели в машину, то оказались так близко друг к дружке, как мы с тобой сейчас, и я почувствовала… у меня чуть сердце не выпрыгнуло от счастья. На ней был тот синий кардиган — примерно таким я его и помнила. Я была готова потянуться к ней и расцеловать. Мне всегда казалось, что я зла на нее — она ударила тебя, спала с нашим отцом, — но оказалось, я вообще не держу на нее зла. Как будто я не способна ненавидеть кого бы то ни было, кто был в моей жизни до Андреа, — а до Андреа была Флаффи. Она по-прежнему очень хорошенькая, до сих пор. Не знаю, помнишь ли ты ее лицо — такое сглаженное, очень ирландское. Веснушек у нее давно нет, но глаза все такие же зеленые.

Я сказал, что помню ее глаза.

— Сперва говорила в основном я. Рассказала, как папа женился на Андреа, как он умер, а она вышвырнула тебя из дома, — и знаешь, что она сказала?

— Что?

— Вот сука, говорит.

— Флаффи!