Голливуд

– Мы оба здорово набрались. Она чего-то на меня взъярилась и убежала. Я объездил все закоулки, искал ее несколько часов. А когда вернулся домой, она преспокойно спала.

– А какая у нее была манера говорить? Она громко говорила?

– Иногда часами могла не проронить ни слова. А то вдруг ее прорвет – и как начнет орать, кроет всех подряд, все крушит. Поначалу я не обращал внимания. Но она цеплялась ко мне. Я – что же? – отвечал той же монетой. Так мы обменивались любезностями минут двадцать, потом утихали, выпивали по маленькой и давай сначала. Нас нигде подолгу не держали. Даже не вспомнить, во скольких местах нам понадавали пинков под зад. Раз, помню, стучимся в один дом, а нам открывает хозяйка, которая только что от нас избавилась. Как завидела нас, побелела как мел, завопила и с размаху захлопнула дверь.

– Джейн теперь нет в живых? – спросил Рик Талбот.

– Уже давно нет. Никого не осталось из тех, с кем я пил.

– А что же вам помогает держаться?

– Мне нравится стучать на машинке. Это меня возбуждает.

– А я даю ему витамины и держу на низкокалорийной диете, без мяса, – добавила Сара.

– А пить вы не бросили? – спросил Рик.

– Пью. В основном когда стучу на машинке или когда рядом люди. Я плохо себя чувствую в обществе, а как надерусь, все как-то расплывается.

– Расскажите еще о Джейн, – попросила Франсин.

– На ночь она клала под подушку четки.

– Она ходила в церковь?

– Время от времени – к «похмельной мессе», как она выражалась. Эта служба начиналась в полдевятого и длилась примерно час. К двухчасовой, которая начиналась в десять, она терпеть не могла ходить.

– А на исповедь она ходила?

– Не спрашивал.

– А что еще вы скажете о ее характере?

– Разве только то, что, несмотря на ее безумства, ругань и пристрастие к бутылке, все, что она делала, делала стильно. Я и сам у нее кое-чему научился в смысле стиля.

– Спасибо вам за все, что вы рассказали, я надеюсь, это мне поможет.

– Не стоит благодарности.

– Еще ни разу мне не было так хорошо на съемочной площадке, – сказал Рик Талбот.

– Это вы о чем, Рик? – поинтересовалась Сара.

– Здесь есть своя атмосфера, которая обычно возникает на съемках низкобюджетных фильмов. Карнавальная атмосфера чувствуется. Причем такого накала еще нигде не было.

Он не врал. Глаза у него светились, улыбка искрилась неподдельной радостью.

Я заказал еще выпивку.

– Мне только кофе, – сказал он.

Не успели подать выпивку, как Рик сказал:

– Смотрите-ка! Это Сестинов!

– Кто? – переспросил я.

– Он поставил чудесный фильм про кладбище домашних животных. Эй, Сестинов!

Сестинов подошел к нам.

– Присоединяйтесь, – пригласил я. Сестинов сел.

– Выпьете что-нибудь? – спросил я.

– Нет, спасибо.

– Смотрите, – сказал РикТалбот, – здесь Иллиантович!

Иллиантовича я знал. Он сделал несколько мрачных фильмов про то, как мужественные люди борются с насилием. Фильмы были хоть и мрачные, но хорошие.

Он был очень высокий, с кривой шеей и сумасшедшими глазами. Эти сумасшедшие глаза тебя так и сверлили, так и сверлили. От этого становилось не по себе.

Мы потеснились, чтобы освободить ему место. Кабинет уже был полон.

– Выпить не желаете? – спросил я.

– Двойную водку, – ответил он.

Это мне понравилось, я махнул рукой официанту.

– Двойную водку, – повторил он официанту, сверля его сумасшедшими глазами.

Тот побежал исполнять свой долг.

– Отличный вечерок, – сказал Рик.

Мне нравилось, что Рик не выпендривался. Это не кот наплакал, когда парень из сливок общества откровенно говорит о том, что ему весело с тобой.

Иллиантович получил свою двойную водку и залпом опрокинул стаканчик.

Рик Талбот задавал всем вопросы, в том числе Саре. В нашем кабинете не было и следа соперничества или зависти. Мне стало уютно.

Потом пришел Джон Пинчот. Слегка поклонился и с улыбкой сказал:

– Скоро, надеюсь, начнем снимать. Я тогда всех вас позову.

– Спасибо, Джон. Он ушел.

– Хороший режиссер, – заметил Рик Талбот. – Но интересно все же: почему вы выбрали именно его?

– Это он меня выбрал.

– Правда?

– Да. Я могу вам поведать историю, которая объяснит, почему он мне нравится. Но не для печати.

– Очень хочется ее услышать, – сказал Рик.

– Не для печати.

– Само собой.

Я наклонился в его сторону и рассказал историю про электропилу и мизинец Джона.

– Неужели это правда? – спросил Рик.

– Да. Но не для печати.

– Само собой.

(Я знал, что все однажды произнесенное рано или поздно попадает в печать.)

Тем временем Иллиантович одолел уже две двойных и ожидал следующую порцию. С меня он глаз не спускал. Потом вытащил кошелек, достал замусоленную визитную карточку и протянул мне. Углы у нее разлохматились, картон потемнел от грязи. Иллиантович выглядел как настоящий гений, потертый жизнью. Этим он привел меня в восторг. Он не старался пустить пыль в глаза. Заграбастал очередную порцию водки и махом выдул.

Потом серьезно посмотрел на меня. Я на него. Но его темные глаза были слишком большими. Мне пришлось отвести взгляд. Я подал знак официанту, чтобы налил мне еще. И уже потом опять взглянул в глаза Иллиантовичу.

– Вы самый лучший мужик, – сказал я. – Лучше никого нет.