Читаем Голливуд полностью

Голливуд

В ответ он только улыбнулся, глядя себе в чашку. Удивительная, чистая душа.

Потом появилась Франсин Бауэрс со своей записной книжкой.

– Как умерла Джейн?

– Я в ту пору был с кем-то другим. Мы уже два года как с ней расстались, и я приходил навестить ее под Рождество. Она работала горничной в отеле, и все ее очень любили. Каждый норовил всучить ей бутылку вина. У нее в комнате вдоль стены под самым потолком висела полка, на ней стояло восемнадцать-девятнадцать бутылок, не меньше.

– Если ты все это вылакаешь, а ты обязательно это сделаешь, наверняка окочуришься, – сказал я ей. – Неужто твои добряки этого не понимают?

Джейн только молча посмотрела на меня.

– Вот сейчас возьму и все эти долбаные пузыри отсюда вышвырну. Они тебя до смерти заугощают.

А она опять только поглядела в ответ. В ту ночь я остался у нее и выдул бутылки три, так что их число сократилось до пятнадцати или шестнадцати. Утром, уходя, я сказал: «Пожалуйста, все-то не пей». Я пришел дней через десять. Дверь в комнату была незаперта. На постели краснело большое кровавое пятно. Бутылок не было. Я поместил Джейн в окружную больницу Лос-Анджелеса. С диагнозом «алкогольная кома». Я долго сидел у ее койки, смотрел на нее, смачивал губы водой, убирал волосы со лба. Персонал нам не мешал. Вдруг она открыла глаза и сказала: «Я знала, что это будешь ты». Через три часа ее не стало.

– Ей всю жизнь не везло, – сказала Франсин Бауэрс.

– Она и не хотела никакого везения. Она единственная из всех, кого я встречал, кто так же презирал людскую породу, как я.

Франсин закрыла блокнот.

– Уверена, все это мне очень поможет. И она ушла.

А Рик сказал:

– Простите, но я весь вечер за вами наблюдаю и не заметил в вас ничего порочного.

– И я в тебе тоже, Рик, – ответил я.

Через несколько дней мы вернулись на то же место для досъемки в дневное время. Время было послеобеденное; Джон Пинчот сразу нас перехватил, мы даже не успели заглянуть в бар.

– Подожди немножко, – сказал он мне. – Сейчас подойдет фотограф Корбел Викер. Он хочет снять тебя с Джеком и Франсин. Этого парня знает весь мир. Особенно знаменит он женскими портретами; его фотографии приносят славу.

Мы стояли в переулке прямо за баром. Там здорово сочетались солнечный свет и густая тень. Я настроился на долгое ожидание, но Корбел Викер явился через пять минут. Ему было лет пятьдесят пять, лицо одутловатое, пузо. Шарф, берет. Его сопровождали двое ребят, увешанных снаряжением. Ребята казались перепуганными и кроткими.

Нас стали знакомить.

Корбел представил своих помощников.

– Это Дэвид.

– Это Уильям.

Оба выдали по улыбочке.

Тут появилась Франсин. «Ах! Ах! Ах!». Корбел Викер кинулся к ней с лобзаниями. Потом отпрянул.

– Так, так, так… Ах! Ах! – Он замахал руками. – Вот оно! Да!

Он углядел выброшенный из бара поломанный диванчик.

– Вы, – обратился он ко мне, – сядете сюда. Я подошел и сел.

– А ты, Франсин, сядешь ему на колени.

Франсин была одета в ярко-красное платье с разрезом на юбке. У нее были красные туфли, красные чулки, на шее белый жемчуг. Она уселась мне на колени. Я обернулся и подмигнул Саре.

– Молодец! Порядок!

– Вас моя костлявая задница не беспокоит? – спросила Франсин.

– Ничего, не волнуйтесь.

– Камера номер четыре! – выкрикнул Корбел Викер.

Дэвид подбежал к нему с камерой, Корбел повесил ее на шею, припал на одно колено. Раздался щелчок, сверкнула вспышка.

– Отлично! Да! Да!

Еще щелчок, опять вспышка.

– Да! Да! Щелчок, вспышка.

– Франсин, покажи-ка ножку! Вот так! Да! Да! Он снимал яростно, страстно.

– Пленку, пленку! – кричал он.

Уильям подскочил с катушкой пленки, вставил ее в аппарат, заснятую пленку уложил в специальную коробочку.

Корбел упал на оба колена, навел фокус и сказал: