Голод

Иногда – это все же лучше, чем никогда, так свойственное ему сегодняшнему. Но теперь я понимаю. Этот всадник всегда был неумолим и начисто лишен совести. А может быть, думать о нем так – значит подгонять его под какие-то человеческие рамки. Он ведь говорит, что голод просто случается в природе. Добро и зло здесь ни при чем.

– Я старше многих гор, мимо которых мы проезжали, – говорит он. – Я видел мир еще до того, как люди оставили на нем свой отпечаток.

И он увидит мир после того, как люди его покинут.

– А что насчет Смерти? – спрашиваю я, уводя разговор чуть в сторону.

– А что?

– Ты говорил, что ты хуже Чумы и Войны, – поясняю я, – а что насчет Смерти?

Голод некоторое время смотрит мне в глаза, а затем слегка кивает, словно уступая мне в споре.

– Хуже него нет ничего на свете.

Глава 24

Мы отправляемся в путь на следующий день, после того как люди Голода выезжают вперед.

Я пользуюсь этой передышкой, чтобы подыскать себе более практичную одежду: джинсы, пришедшиеся как раз впору (буду их теперь хранить до конца жизни!) и черную рубашку. Времени остается достаточно даже на то, чтобы сварить кофе. Я грею воду на плите, напевая себе под нос.

– У тебя неуместно счастливый вид.

Я вскрикиваю, оборачиваюсь и хватаюсь за грудь – как раз в тот момент, когда Голод входит в комнату с весами в руке.

– Господи, предупреждать же надо, – говорю я. Забывшись на долю секунды, опираюсь спиной на плиту и тут же отскакиваю, ощутив прикосновение раскаленного металла.

– Ты так всем своим клиентам говоришь? – спрашивает Голод, ставя весы на стол.

Я щурюсь на него.

– Это что, очередная сексуальная шутка?

Уголок его рта изгибается кверху.

Смотрю на него с любопытством.

– А я-то думала…

Я думала, Голод не занимается сексом. Конечно, не обязательно трахать человека, чтобы шутить с ним на эту тему.

Не договорив, я перевожу взгляд на лицо Жнеца. Сейчас оно особенно смущает. Главным образом потому, что выглядит… вовсе не ужасным. Я правда не знаю, что об этом думать, как и о его заботливом обращении со мной прошлой ночью.

Мой взгляд падает на весы на столе. В отличие от доспехов и косы, обе металлические чаши выглядят старыми и обшарпанными.

– Почему ты их никогда не достаешь? – спрашиваю я. За то время, что я путешествую со всадником, весы я видела всего пару раз.

– Вот достал.

Я многозначительно смотрю на него.

– Ты же понимаешь, о чем я.

Он бросает задумчивый взгляд на весы.

– Может быть, потому, что смерть интересует меня больше, чем правосудие.

– Так вот для чего они? Для правосудия?

Я бы скорее предположила, что они предназначены для взвешивания дерьма.

Всадник указывает подбородком на плиту у меня за спиной.

– У тебя вода кипит.

Шепотом выругавшись, я поворачиваюсь к кофейнику. Я чувствую себя не в своей тарелке, расстроена и виню в этом Голода.

– Пей свой кофе, – говорит мне в спину Жнец. – Мы скоро уезжаем. – Он поворачивается, чтобы уйти, но останавливается. – Ах да, – бросает он через плечо, – раз уж варишь кофе, налей мне чашечку.

Всю дорогу я то и дело оглядываюсь через плечо на Голода.

– Что? – спрашивает он наконец, переведя взгляд на меня.

Я качаю головой.

Он вздыхает.

– Просто скажи, о чем думаешь.

– Ты сегодня какой-то другой.

Он изгибает бровь, его зеленые глаза блестят.

– Какой же?

– Не знаю, – бормочу я, вглядываясь в его лицо, словно ищу там ответ. – Это я как раз и пытаюсь понять.

Может быть, дело в том, что я сказала вчера ночью? Голод обращался со мной иначе, чем с другими, с тех самых пор, как мы снова встретились, но, после того как я рассказала кое-что о своем бурном прошлом, его поведение изменилось и так и не вернулось к прежнему.

И теперь он ведет себя со мной… не то чтобы лучше, но… не знаю… как с кем-то более близким, что ли?

Весь день мы проводим в пути. Солнце заходит, а мы все еще в седле. Когда я уже уверена, что Голод снова заставит меня спать верхом на коне, он сворачивает с шоссе.

– Что ты делаешь? – зевая, спрашиваю я.

– Выбираю место для отдыха.

Похоже, его это не особенно радует.

У меня холодеет в животе.

– Я не хочу останавливаться.

Если это значит, что Голод убьет кого-нибудь еще, то лучше не надо.

– Не говори глупостей, – отвечает он. – Я же знаю, что ты устала.

– Да все нормально, честное слово.

Наступает долгое молчание, а затем…

– Те незнакомые люди, которых ты пытаешься защитить, так или иначе умрут. Как только мы проедем мимо, их земли почернеют и станут твердыми как камень. Быстрая смерть милосерднее.

Я качаю головой.

– Пожалуйста! Поехали дальше.

Но всадник не слушает. Минут через пятнадцать он уже направляет коня к какому-то темному строению. Подъезжает к нему – это оказывается дом – и спрыгивает со своего скакуна.

Не слезу с коня, вот возьму и не слезу!

Но тут Голод хватает меня за талию и без труда стаскивает вниз.

Поставив на землю, он прижимает меня к себе, и я смотрю ему в глаза.

– Голод, пожалуйста, не надо.

Он вздыхает.

– Меня, конечно, радует, что ты всегда думаешь обо мне самое худшее, но на этот раз ты ошибаешься.

Я хмурюсь в замешательстве.

– Не понимаю…

– Войди и убедись сама.