Голод – хорошая приправа к пище

Мороз и снег немцев доконали. Для согрева потребовались тёплые вещи. Где их взять? Запас тёплой одежды на случай зимней войны вермахт не предусмотрел, а воевать надо, – не бросать же наступление, подойдя к Москве, и возвращаться домой, несолоно хлебавши? Выход нашли: тёплую одежду и обувь имеет население с холодным зимним климатом. К данной территории по всем параметрам подходит Пещёрский район, – почему бы и не взять излишки? Возражать никто не осмелится: оружие в руках победителей – лучший аргумент для добровольной передачи вещей и обуви.

В первой половине дня прибыла колонна машин с вооружёнными солдатами и неизменной переводчицей. Увидев вооружённых военных, крестьяне согласились отдать излишки тёплых вещей и обуви, не требуя ничего взамен. Добровольные пожертвования – благородная черта всех народов, за тысячелетия усвоивших, что лучше лишиться одежды и обуви, чем головы.

Экспроприаторы излишков, взяв в качестве примера революционные красноармейские продотряды, деловито обшарили дома в поисках тёплых вещей. Забрали тулупы, шубы и полушубки, вязаные свитера, кофты, валенки… Оставили только то, что на вешалках и на людях. У кого стоят сундуки, раскрыли, переворошили, прихватили кое-что из ценных предметов на память, – взять на память не есть воровство. За воровство немцев строго наказывают.

Понюхали и попробовали на вкус освящённую воду, стоявшую в закрытых бутылях. Поняв, что это простая вода, а не русская водка, оставили хозяевам.

Старики потом долго удивлялись – почему, когда продотряды реквизировали хлеб, крестьяне плакали, умоляли бойцов оставить хоть немного на кормление детей, а нынче отобрали тёплые вещи, и никто не проронил слезинки, не бросился в ноги экспроприаторам с криком: «Пощадите, не забирайте, как жить в мороз без тёплых вещей? Пропадем!»

Мужики моложе возрастом объяснили старикам: «Плакали перед «своими» в надежде, что они поймут, пойдут навстречу; перед иноземцами плакать и умолять – смысла нет. Они чужие, надежды на снисхождение нет, – не пойдут навстречу чаянию народному».

Крестьян мужского кроя и крепких телом пригнали к коровнику и заставили заниматься погрузочными работами. В один кузов крытой машины по трапу загнали трёх коров, другую машину набили сеном, вручную перетащив копну с луга, увязая по пояс в снегу. Зачем увозят коров и сено, – немцы не сказали потому, что это тайна военная есть, которую не положено знать гражданскому населению.

После долгого перерыва, который Иван использовал, ублажая русских женщин, фрау зашла к Ивану, представ перед ним во всей красе военной формы. Строгим голосом потребовала:

– В семь часов, чтобы без опоздания, был у меня, ферштейн?

Иван вытянулся, встал по стойке смирно и чуть не сплоховал, отчеканив, как её солдаты: «Яволь, майнэ фрау обер-лейтенант», – но вовремя спохватился и выдал по-русски:

– Так точно, моя госпожа обер-лейтенант, буду непременно, поскольку приказание понял!

Немка уехала, а он никак не может успокоиться. Посмотрел на руки, – а ручки-то дрожат, напугала его Подколодная змея. Немецкую бабу ещё можно обложить и отказаться выполнять просьбу, а немецкого офицера, да ещё танковых войск, попробуй, пошли подальше и не выполни приказ, – наколет на штык как бабочку для гербария и будет на досуге любоваться мужским распятием.

Отчего-то вдруг стало страшно идти к немецкой офицерше, уж очень у неё вид был строгий, непредназначенный для фамильярных отношений: вместо постели закроет в подвале, где полицаи содержат провинившихся и неблагонадёжных мужиков и подростков, потом отправит в Вязьму, а в Вязьме разговор в гестапо короткий.

В чём его вина? В том, что ему все бабы желанны? Так его таким советская власть сделала, к ней и претензии. Давали бы расстрел за прелюбодейство, разве ж он полез к Оксане, Глаше, да к той же Адалинде? Сто раз подумал бы… и отказался, – своя жизнь дороже!

Позвал Дашу:

– Меня вызывают в комендатуру. Возьми духи. Если не вернусь, пусть останется память обо мне.

– Ваня, дорогой! Да я, да мне…

Долго мялся на крыльце, не решаясь войти, перекрестился, сплюнул в сторону, и… по плевку дверь открылась.

– Сейчас ровно семь, почему не заходишь? – недовольным командным голосом спросила обер-лейтенант и приказала: – Немедленно заходи.

Иван вынужденно подчинился. Вошёл и остолбенел: в ярко освещенной комнате накрыт стол. На столе бутылки с коричневой жидкостью, отливающей на свету, два прибора с белыми салфетками…. Рядом со столом стоит в почтительной позе солдат, повязанный чистым фартуком. Предупредительно отодвинул стул, приглашая офицера сесть. Обер-лейтенант Адалинда села и показала Ивану на стул напротив:

– Садись, Иван!

Солдат предупредительно отодвинул ему стул; наполнил рюмки.

– Догадываешься, зачем устроила такой роскош-ный стол?

– Понятия не имею, может, соскучилась?