Голод Рехи

– К ящерам! – закричал Рехи, запрокидывая голову и раскидывая в стороны руки. Он готовился принять ответный удар Сумеречного, прямо в сердце, но вспомнил, что у противника нет меча. Как нет и тела, как нет и жизни. Значит, поединок с ним ничего не менял, ни к чему не приводил. Мертвым за мертвых не отомстить, не вернуть к жизни погибших.

– Ты не понимаешь! Весь остаток материка! Тогда бы погибли все… – продолжал Сумеречный. – Хотя этих «всех» и так очень мало.

Рехи вновь погрузился в оцепенение. Он тяжело дышал, опираясь на длинный меч. Воздух вырывался хрипами, изо рта сыпался песок, а к губам и лицу плотной маской горя лип черный пепел.

– И какой тогда толк от твоей силы? – дрогнувшим голосом спросил Рехи, сдерживая слезы. От них саднило глаза, долгий путь иссушил изнутри, превратил кожу в сморщенный пергамент. Будто жизнь каждого странника на земле – книга. Его фолиант, начертанный безымянным летописцем, неумолимо подходил к концу.

– Никакого, Рехи. Абсолютно, – ответил Сумеречный, садясь на песок напротив.

– Это… это Митрий тебя так ограничил? – давясь и вздрагивая, спросил Рехи.

– Получается, он.

Рехи замотал головой: чтобы ничего не слышать, чтобы идти призраком пустоши без мыслей и слов, без чувств. Так было бы немного легче, так не сбивала волна поминутной смены гнева и апатии. Две стихии боролись, скручивая нутро тугим узлом. В животе от их копошенья поселился тянущий холод, все как будто застыло и вытянулось. Все его тело – натянутая тетива. А стрела – душа. Скоро-скоро ее обещали выпустить. Да в цель бы, а не в пустоту. Была бы цель, стрела бы полетела.

Рехи упрямо напоминал себе, для чего идет: он не просто убегал от гнева Лойэ и самого себя, нет, он шел к Разрушенной Цитадели, чтобы все исправить. Но отчего делалось так больно? И оставалось так мало веры в свои силы! Явление бессмертного в лохмотьях лишь подтачивало их.

– Мы все отравлены этой жизнью, в которой цена чудес – чья-то смерть, – вздохнул Сумеречный, пряча лицо в скрещенных руках и превращаясь в неприметный черный валун. Рехи же вновь закружился на месте от бессильного гнева, крича пустоте:

– Митрий! Ты все это начал! Что? Ты хотел, чтобы я стал таким же, как ты? Чтобы я тоже потерял все? А знаешь что? Плохо ты сражался за свою семью, если потерял ее в том далеком мире, в своем Бенааме. Плохо! Не в полную силу!

Он рассек воздух взмахом меча, но потерял равновесие, повалился ничком и скатился с бархана, едва не напоровшись на собственный клинок. Несколько минут казалось, что уже не поднимется – слишком долго шел. Рехи приподнялся на дрожащих руках, когда услышал сдавленный голос:

– В полную. Поверь уж. Только я командовал войсками на передовой. А враг зашел с тыла, атаковал мирных жителей в эвакуации… Быть в двух местах одновременно я так и не научился. Это просто невозможно.

Митрий вышел из ствола обугленного дерева. Много таких скелетов осталось на пустоши. «Великий вестник добра» ныне напоминал очередного призрака, бродящего в сгоревшем лесу. От крыльев остались костяные остовы, от них исходил удушающий запах жженого пера.

– Так почему не воскресил их потом? – спросил Рехи, отплевывая песок.

В первую встречу Митрий явился в прекрасном сиянии. Тогда он обманул, спас в последний момент. Теперь же Рехи поднимался сам, а собеседник стоял у дерева, чтобы не упасть, неловко обнимая ствол. Сажа оставляла черные пятна на некогда белом одеянии.

– Это один из законов мироздания, – едва слышно отозвался он, пряча глаза. – Первый: нельзя обращать время вспять. Второй: нельзя воскрешать мертвых. То, что сделал Вкитор… скорее всего, он вдохнул жизнь в только что умершего. Да и то вышел монстр.

– Оправдания! Все оправдания своего бездействия! – прорычал Рехи и вновь потянулся к мечу. Он представил, как обрубит Митрию крылья, вернее, их остатки, чтобы семаргл никогда не взлетел. Снедала досада: если даже бессмертные проиграли, то пустынному эльфу возле Цитадели и подавно ничего не светило. Но последние слова Сумеречного Эльфа не шли из головы. И вновь все существо трепетало от безотчетного ожидания.

– Рехи… Я понимаю, очень больно! Больно! – охнул Митрий, почти искренне, почти с участием, но тут его голос пронзило покровительственное осуждение: – Однако ты бредишь.

– Нет, ты уже не помнишь, что такое боль. Не знаешь, каково это – терять, оставаться без кожи. Ты уже успел забыть, – прошипел Рехи. Меч он держал как посох, перенося вес тела на него, будто клонила вперед голова, отягощенная тяжкой думой.

– Я никогда не забываю! Ради этого я и создал Стражей! – воскликнул Митрий. – Я был в отчаянии из-за того, что не смог спасти свою семью, друзей, весь мой мир! Все, что любил! Когда-то… Когда еще был человеком…

Он отвернулся и закрыл лицо руками, провел пальцами по скулам и щекам, оставляя шрамы. Из глаз его текли ярко-рубиновые кровавые слезы. От их следов дымилась и чернела кожа.

– Да, точно. Ты еще больше бредил, чем я сейчас. Точно. Бредил, раз создал Стражей. А надо было просто…