Голод Рехи (СИ)

Обычно Рехи нервно обнимал Лойэ и вскидывался, чтобы проверить, как спит Натт. Спросонок нападал страх, что Двенадцатый утащил малыша, прокравшись злокозненной тенью. Но ребенок тихо посапывал, и Надежда дышала покоем. Если бы не знать, что порой покой предвещает агонию… Но Рехи не верил в это, вставая чуть свет, чтобы больше не видеть снов о настоящем.

— Он превращается в то же зло, что в Бенааме! Темный асура… — сетовал Митрий, рассматривая свои почерневшие обугленные крылья. Они с Сумеречным устали от боев, но упрямо караулили на подступах возле Разрушенной Цитадели.

— Не смей поддаваться отчаянию! — умолял Сумеречный. — Учитель, если ты станешь здесь Павшим, кто поведет семарглов в других мирах? Я не умею командовать армиями.

— Но как мне верить в этот мир? — вздыхал Митрий, слабо сжимая рукоять прозрачного меча, сияние которого день ото дня тускнело, исходя горьким дымом.

— Верь в тех, кто его населяет. Ты же видишь: они научились жить вместе. Верь них, верь в Рехи. Он услышит нас, — увещевал Сумеречный Эльф. Он пел колыбельную для измученного древнего, и Митрий, старик с лицом юноши, засыпал, пока Страж Вселенной нес караул в ожидании новой атаки.

«Это все-таки они выстроили купол вокруг Надежды. Это они не позволяют Двенадцатому доломать нас», — с ужасом бессилия понимал Рехи. Ради него и его близких вестник сумерек продолжал сражаться, хотя рисковал каждый миг обратиться в нового Разрушителя Миров.

«Верь в Рехи. Он услышит нас», — неизменно звенело в ушах. Рехи не выдерживал, работа уже не помогала отвлечься. В конце концов, однажды на рассвете он закрыл уши кулаками, сдавливая виски до хруста, сгибаясь пополам и качаясь из стороны в сторону. Но даже полная глухота не избавила бы от терзавшего сердце голоса.

— Что с тобой? — забеспокоилась подбежавшая Лойэ. — Что-то болит? Голова?

— Душа, — признался ей и самому себе Рехи. В него верили, в него слишком сильно верили, а он ничего не желал делать. Нет большего осуждения, чем безграничное доверие. На угрозы можно оскалить клыки, а против доверия не найти оружия. Кроме предательства. Рехи чувствовал, что каждый миг предает не только себя, но и Лойэ с Наттом, и весь мир.

«Митрий просто хотел, чтобы я открыл свой разум. Я просто ключ. Покажу им ответ к этой загадке — и все закончится. Правда же?» — подбадривал себя Рехи.

В тот вечер он устроился на шкуре рядом с Лойэ, уютно обняв любимую. И ничто не предвещало, что именно теперь ему суждено вновь провалиться в прошлое. В свой последний сон-видение. Напротив — в душе разливался мягкий покой. Возможно, голод доверия достиг наивысшей точки, уничтожив трусливую мелочность. Возможно, Рехи вспомнил, что всегда и везде шел до конца. Он закрыл глаза и с готовностью окунулся в омут, исходя из себя, дробясь песчинками забытых времен. Значит, так нужно. Без цели с ним еще ничего не творилось.

Все чувства обострились, точно положили на раскаленную сковороду. Рехи не обрел легкость призрака, не устремился безмолвным свидетелем. Нет, он путался в черных «веревках», задыхаясь в их ледяной духоте. Сначала окутала невыносимая темнота, мрак шептался и словно желал исторгнуть из себя, выбросить. Но Рехи плыл вперед, раздвигая неверными руками тугие сплетения, которые все не являли истинную картину.

— Покажись! — не своим голосом громогласно потребовал Рехи. Через него призывали Сумеречный и Митрий. Может быть, после этого сна несчастного Стража оставили бы в покое, если считали всего лишь ключом. Они искали первопричину Падения. Достаточно узнать ответ, а потом — свобода, отдых.

Поддерживая себя слабой надеждой, Рехи двигался вперед, хотя больше всего желал проснуться, вернуться в мир живых и никогда больше не видеть мир перепутанных изломанных линий. Он смутно ощущал теплые прикосновения Лойэ, ее размеренное дыхание согревало левую щеку. Но все оставалось по ту сторону недостижимого пробуждения, и Рехи оставалось лишь глубже нырять в бездонный колодец чужой памяти.

Вскоре тьма рассеялась, отодвинулась липкой паутиной. Рехи неожиданно услышал монотонный голос, который повествовал напевной легендой:

— Шел третий год войны жреца с богом. Бывший служитель Двенадцатого не ведал пощады. Он хватал линии и перекручивал по своей прихоти, превращая в смертельное оружие. Двенадцатый свивал белые линии, отвечая тем же. И на тонком полотне линий мира образовывались все новые и новые прорехи. Люди же вторили безумию бессмертных, начиная войны. Уцелевшие короли сами не ведали, ради чего ведут армии на смерть. Великое затмение постигло мир, но закрыло не дневное светило, а разум людской.

Некто записывал на пергамент историю их мира. Голос летописца казался смутно знакомым, будто Рехи слышал его много раз, но не мог вспомнить, где именно.