Голод сытых: кто ты, Гектор Прима?

ГОЛОД СЫТЫХ: КТО ТЫ, ГЕКТОР ПРИМА?

— Гектор Прима ведь где-то здесь живет?

Хозяин стал холоден. Это был дородный, средних лет мужчина, а светлая щетина на его широком лице в будущем могла вырасти в пышную бороду. Все четыре часа, что я провел в его доме после поездки на вакуумном монорельсе из Нове Место в Саградо, он был само обаяние и открытость. Его теплота, его радость гостю в доме успокаивали, убеждали, что ты в полной безопасности.

Похоже, я немного увлекся.

— Кто?

— Вроде писатель какой-то, моей сестре очень нравится. — Я неопределенно махнул рукой. — Она говорит, он где-то в этой части страны живет. Но может, я ее не очень понял.

— Она ошибается. Гектор Прима — псевдоним. Ходят слухи, что он живет здесь, но это ерунда. Никто не знает, кто на самом деле пишет его очерки. Он может оказаться кем угодно.

— Очень интересно. Ну и как он, ничего?

Как будто я не следил за каждым словом, которое он выкладывал в сеть. Как будто не читал ни тысяч аналитических статей о его работах, ни тысяч спекуляций о том, кто же он такой. Будто не занимался чем-то вроде охоты. Не выискивал след. Мной двигало влечение, которое я не в силах был объяснить, понимал лишь одно — в словах Примы я узнаю мой мир, с моим собственным жалким бытием. Я читал Приму и чувствовал, что и меня кто-то замечает.

— Есть у него почитатели. Странные они. Мы тут таких постоянно встречаем. — Хозяин пожал плечами. — Знаете, писателей и художников у нас тут полно. Место яркое, оживленное, особенно теперь, когда деньги сами приходят.

— Я потому и приехал, — улыбнулся я, и его глаза снова потеплели.

— У нас есть румба-бэнды. Много-много. Три года назад случилась настоящая битва, когда две группы поставили концерты в один день. Аж полиции пришлось вмешаться. Вы, может, слышали?

— Кажется, да, — соврал я.

— Для местных музыка — настоящая страсть.

Хозяин кивнул сам себе и посмотрел на меня, ожидая реакции. Мелькнет ли в моих глазах искорка интереса. Все то же, что и в Нове Место. Я знал, чего ему надо.

— А вы сами где-нибудь играете? — спросил я.

Если до того он всего лишь источал добродушие и дружелюбие, то тут просто засиял.

— Немного. Самую малость. Я вокалист на самом деле. Мы вот как раз только что свели новый альбом. Я поставлю, послушаете?

— С удовольствием.

Цена охоты. Когда чего-то хочешь, приходится терпеть многое, чего не хочешь, лишь бы уйти с добычей. До самого вечера я сидел, слушал и улыбался, а потом встал и вышел из дома.

* * *

Как описать ночной Саградо?

Я приехал из города, знакомого и с бедностью, и с богатством. С нуждой и довольством. Самые дорогие кварталы у меня дома ничем не отличались от богатых районов Милана или Парижа. И даже в наших трущобах на дорогах лежал асфальт, а из кранов текла вода. Теперь и Саградо вырос до того же уровня.

Городские улочки были слишком узки для машин. Все дорожное движение меж штукатуренных фасадов домов состояло из пешеходов и велосипедистов. Из переулков наблюдали за ночной жизнью бродячие собаки. Улицы освещали переделанные из аварийных ламп на солнечных батареях фонари, похожие на склоненные к земле маргаритки. Над крышами висели кабели, по которым накопленная за день энергия ветра и солнца текла из сотен батарей в дома и клубы, общественные кухни и танцевальные залы с земляными полами. Дроны с гудением таскали над головами прохожих светящуюся рекламу на экранах старых медицинских планшетов. В дверях и на углах домов стояли женщины и дети с тарелками в руках. Каждый раз, завидя как кто-то подходит ближе, они делали шаг вперед.

«Ты такого флана в жизни не ел. Бобовый суп; только попробуй, ничего другого больше не захочешь». Пахлава. Яйца с карри. Продукты только дешевые. Изредка рыба. Мясо никогда. Воздух, как птичьим пением, наполнен музыкой. Или живой — музыканты потеют над гитарами фабричной распечатки и керамическими либо пластиковыми барабанами. Или в записи, но микшированной, обработанной, переделанной в соответствии с личными вкусами того, чей динамик оказывался громче соседского. В одном клубе ребенок лет шести, не больше, с заученной улыбкой стоял у входа, хватал за руки прохожих и тащил внутрь. Бедность оставила шрамы повсюду, хотя открытых ран было немного.

Мужчина в грязных штанах и бумажной рубашке, какие раздают в гуманитарных миссиях, сидел, прислонясь спиной к желтой стене, и двигал челюстью в немом, но страстном разговоре с самим собой. Еще один бежал по улице и орал вслед уходящей женщине, что не собирался тратить все и что через неделю еще дадут и чего она такая злая, если через неделю должны еще дать? Старуха мела улицу перед своим крошечным винным погребком; реклама в окне красила ее лицо синим, розовым, снова синим.

Базовый доход пришел в Саградо пять лет назад и избавил город от нужды, но, кажется, не от нуждающихся.

Я остановился перед старухой, показал карту на телефоне и спросил, верно ли я иду.

— Я ищу Джулию Перейиз.

Она состроила кислую мину, но махнула в сторону одной из боковых улиц, еще теснее главной.

— Пятый дом, синий. Третий этаж.